Дарт Мол: Взаперти

Изначально предназначавшаяся под тюремную мусорную свалку, ныне Ночная сторона представляла собой рукотворную пещеру, в темных глубинах которой стояли неиспользуемые прессы для мусора и станки для резки и измельчения металла. В воздухе постоянно висела вонь углеродного композита и различных ферросплавов. Заключенные наведывались сюда время от времени — с тех пор, как поползли слухи, что кто-то будто бы нашел в куче смердящих отбросов энергощитовой дезинтегратор «Барагвин». История эта была, вероятно, враньем, но все равно привлекала сюда арестантов.

Но сегодня Артаган Труакс привел сюда сына по другой причине.

— Очень хорошо. — Артаган взглянул на блок из мусора и снова повернулся к Эогану. — А теперь вот этот.

— Этот? — Мальчишка искоса взглянул на него. — Это слишком много! У меня и так уже руки горят после тех неработающих лифтов!

— Оправдания тебя не спасут. — Артаган сурово взглянул на сына. — Ты хочешь выжить здесь или нет?

Эоган кивнул и закрыл глаза. Он был обнажен до пояса, кожа бледная и почти лишена волос. Последние несколько часов он гонялся за тюремными крысами по подвесным балкам, нападал на них со связанными за спиной руками. Эти большие отвратительные существа очень быстро бегали, и охота на них требовала решительности и абсолютной концентрации.

После этого он отрабатывал удары руками и ногами, подножки, уклонения, обводки — Артаган учил сына различным удержаниям, захватам и атакам, которые однажды помогут тому переломить ход поединка.

Здесь, в «Улье-7», не существовало правил, не было такого понятия, как сострадание, никто не просил и не давал пощады. После утренней тренировки капельки пота поблескивали на верхней губе и на лбу Эогана, а его рыжевато-каштановые волосы слиплись прядями.

— Сейчас?

— Когда будешь готов.

Склонившись, Эоган откинул назад голову и взялся за импровизированную перекладину, которую его отец прикрепил к нагруженному им поддону. Артаган подождал, пока сын проверит, хорошо ли сбалансирована мусорная «гиря», подмечая, как он все сильнее напрягается в преддверии рывка.

— Работай, — велел Артаган.

— Сколько?

— Начнем с одного.

Паренек закрыл глаза и поднял самодельный куб. Вздувшиеся мускулы проступили на его плечах, груди и животе, бицепсы напряглись, руки вытянулись, пока он удерживал куб из мусора на расстоянии вытянутой руки над полом. Когда он собрался опустить его, Артаган вымолвил:

— Держи, пока я считаю.

Эоган не стал возражать. Груз в его руках задрожал. Юнец стиснул зубы, секунда за секундой борясь с усталостью и силой притяжения. Все это время Артаган безучастно стоял над ним, наблюдая, как слабость покидает тело сына, ощущая знакомую смесь чувств — глубокой гордости и тревоги, приходивших от сознания, как упорно мальчик трудится и, в конечном счете, какое малое это имеет значение.

— Отец... — прохрипел Эоган.

— Еще пять секунд, — произнес Артаган. — Ты сможешь.

Сын прижал подбородок к груди. Его лицо потемнело — стало алым аж до сливового оттенка, все вплоть до корней волос. На висках вздулись вены. Из горла вырвался слабый непроизвольный всхлип, и Артаган услышал, как груз начал дребезжать, — это руки мальчишки затряслись сильнее прежнего, угрожая выпустить ношу.

— Я не...

— Еще две секунды... Одна... — Артаган кивнул. — Хорош.

Мусорный куб с грохотом рухнул, Эоган вздохнул с облегчением, медленно приподнялся и сел, растирая плечи, подрагивающие от образовывающейся в мышцах молочной кислоты. Артаган бросил ему полотенце. Юнец вытер лицо, посмотрел на груз из мусора и наконец поднял взгляд на отца. Сейчас его лицо было бледным, измученным, но явно довольным.

— Сколько? — поинтересовался Эоган.

— Сто двадцать.

— Я раньше никогда не поднимал так много!

— Ты просил настоящее испытание, — напомнил Артаган. — Вот оно.

Он протянул руку, чтобы потрепать сына по взмокшей шевелюре, и ощутил нежность, которую редко позволял себе признать, — глубочайшую любовь, единственным противовесом которой являлось абсолютное знание, что очень-очень скоро он всего этого лишится.

Артаган отдернул руку и сказал:

— А сейчас — «пятьдесят два кулака».

Глаза Эогана расширились:

— Отец...

— Сейчас.

Юноша неохотно встал в стойку: вытянул шею, напряг тело, поднял руки; завеса безнадежности и обреченности уже исчезала с его лица. Атака, называемая «пятьдесят два кулака», предполагала нанесение целой бури молниеносных ударов менее чем за пять секунд, и могла полностью уничтожить противника, но требовала абсолютной самоотдачи. Проведенная по всем правилам, она могла убить существо, втрое превосходящее Эогана по размерам и весу. Но малейшее ослабление решимости оставляло незадачливого бойца открытым для всевозможных контратак.

— Сейчас, — повторил Артаган.

Мальчишка швырнул себя на отца, его руки замелькали, словно ножницы, в тумане ударов. Сначала результат казался многообещающим. Но слишком скоро Артаган увидел слабое место и сделал выпад, уложивший сына на пол.

Эоган лежал навзничь, хватая ртом воздух, его глаза блестели, лоб и щеки пылали. Только теперь пришел гнев, запоздалый, бессильный.