Дарован день

Опять вы изгнаны. Почти что не убиты.

Прах отрясаете с растрескавшихся пят…

И – снова в путь, любимы, не забыты

Тем, Кто за вас однажды был распят…

Выбраковка стада

Нас пустят первыми под нож.

Придет пора проверить стадо…

Не блеешь, скажут, а поёшь.

А нам неблеющих не надо.

Придет наш час, и ясным днём

Над нами небо распахнется,

И мы, слабея, упадём

На дно небесного колодца…

Нам так хотелось пошуметь

Нам так хотелось пошуметь!

Но оглянулись – всюду тени.

И мы в сгущающейся тьме

Вдруг опустились на колени.

Нам так хотелось голосов,

И фейерверков, и оваций,

Но властный молчаливый зов

Велел холодных плит касаться.

Пришли и музыка, и шум.

Но мы, отвыкшие от света,

В сияньи многотрудных дум

Смотрели горестно на это…

До конца

Даже если никто

нас не услышит,

Даже если пройдём

мимо глаз и сердец…

Вы прислушайтесь к миру –

он тягостно дышит,

И глядит

как больной

недвижимый отец.

Он не любит, родной.

Болен, но не смирится.

Слов не нужно ему,

только бережный жест:

Одеяло поправить,

дать свежей водицы,

Положить в изголовье

на ниточке крест.

Тень прогнать от лица…

Потерпеть, до конца…

Равновесие

Как трудно держать равновесие!

Обиды, непонимания

Столкнуть пытаются с места,

О том сговорившись заранее.

А я не держусь за землю.

Держусь за веревочку тонкую.

Речам, самым разным, внемлю,

Раскачиваясь потихоньку.

Пусть рушатся все опоры,

Пусть сердце куда-то падает,

Оно не мечтает о "скорой",

Спасается запахом ладана.

И в храме пусть душу мучают,

Пусть скорби согнут…

Тем не менее,

Господь из любого случая

Нас выведет ко спасению.

Я себя считала доброю

Я себя считала доброю.

Но унизили меня.

Поднялась обида коброю,

Изготовилась, змея,

Чтоб расправиться с обидчиком,

Покусать и наказать.

Своё истинное личико

Супостату показать.

И хотя взорваться проще нам,

Погасила злобный взгляд.

Свой родной, свой доморощенный

Обезвреживаю яд.

Что ж ты маешься

Что ж ты маешься, душу ломаешь в тоске,

Силы тратишь на войны и битвы?

Жилы рвёшь – дико мечется жилка в виске,

Забывая о силе молитвы?

В стены-окна колотишься птицей слепой,

Сам себя убиваешь и мучишь,

Свои крылья бинтуешь, бунтуешь – не пой!

Сам себя сверхсмирению учишь.

Ох, когда ж ты научишься тихо любить,

Не судить этот мир уходящий,

Осуждением косточки птичьи не бить,

И покой твоё сердце обрящет?

19 августа

«Первее примирися

тя опечалившим…»

Из молитвослова.

1.

Сегодня ехала по лужам.

Измокла юбка. Дождик льёт.

И в церкви чувствовала стужу –

Как холод по спине идёт.

Татьяна, видя, что я в куртку

Закуталась, закрыла дверь.

И я забыла на минутку,

О том, что в ссоре мы теперь.

Стихийно как-то помирились:

Прости! – Прости! – шепча взахлёб,

А дождевые капли били

В окно, там велик в луже топ…

2.

Служба была чистая, пустынная.

По свече – прозрачная слеза…

Исповедь – домашняя, недлинная.

Отошла, и вытерла глаза…

Перед ней направилась на клирос.

Удивлённый, осторожный взор.

Обнялись, и сердце больно билось…

Торопливый, тихий разговор…

Господи! Неужто примирились?!

Я поверить, гордая, боюсь.

Царские Врата легко открылись,

Отчего ж – растерянность и грусть?

Как законсервировать мгновенье,

Чтобы вечно примирённым жить?

Не сражаться с выдуманной тенью,

Копья, стрелы – всё в костёр сложить…

Слава Богу. Мы преобразились.

Плохо, слабо, всё-таки – всерьёз.

Мучаясь, чему-то научились.

Обойди нас, отчуждения мороз…

3.

Как хорошо без всяческих условий

Друг с другом рядом находиться.

И, слушая поток молитвословий,

Вникать в них, и, забыв себя, молиться.

Ведут меня на суд

Ведут меня на суд к себе самой…

Я – молода, язык – острее жала.

Бомжиха старая стоит передо мной.

Я в ней саму себя и не узнала…

Разгневалась на смрадный, жалкий вид.

И рассудила, как могла – от сердца.

«Она виновна!». Но душа болит,

И ей я в Рай открыть велела дверцу…

Я много позже в ужасе пойму,

Что от жестокосердия, бывало,

Себя неумолимо шлют во тьму.

Иль в огненное ада поддувало…

Я стала бабушкой из храма

Я стала «бабушкой из храма».

Тушу огарки, пол скребу.

Была я гордой и упрямой,

Теперь душа живёт в гробу.

В неё гляжу я – ни кровинки.

В лохмотьях, но гордыня – есть.

Всё лью и лью над ней слезинки,

Но до сих пор грехов – не счесть…

Но до сих пор она – хвастлива,

Тщеславна, в грёзах и мечтах.

Порой – капризна и ленива,

Порой – обуревает страх…

Пустое… Страх – от маловерья,

От самолюбия – хандра…

А гордость – выбросить за двери,

Метлой бы выгнать со двора.

…Учу креститься, ставить свечки,

Иконы, книги продаю…

Мету церковное крылечко…

Душа застыла на краю.

Глядит в себя, глядит на Небо,

Не смеет к Ликам взор поднять…

Молитвы просит, словно хлеба,

И снова учится летать…

День, и час вечерний

Пространство мыслями и волнами забито.

Невидимые сущности кружат

Вкруг головы бредовой, словно свита.

Ты, временем своим не дорожа,

Швыряешь пригоршни переживаний,

Как бисер – свиньям, жемчугом соришь.

Тебя терзают образы желаний,

Незримо в тихом пламени горишь…

Но близится заветный час вечерний,

Когда душа берёт молитвослов.

И отползают недовольно тени.

Спускается невидимый покров,

И укрывает белою фатою

Измученную душу Светлый Гость.

Поплачь – легко!.. Все беды – за чертою…