DARKER: Рассказы (2011-2015)

На тот момент я сделал все, что от меня требовалось, и теперь мог просто стоять, размышлять о своем… Например, что купить на ужин? Молока, это понятно, но что еще, к молоку? Да и лакомство какое-нибудь надо прихватить в подарок. До конца смены меня вряд ли потревожат: в первый день от увещеваний к делу обычно не переходят. Так что я даже не вслушивался: какие вопросы задают, какими доказательствами вины располагают — на нашей работе такие вещи быстро учишься пропускать мимо ушей. Мне это просто не нужно.

Вечером, закончив допрос, девушке не дают одеться. Она первым делом прикрывает свою небольшую грудь с темными, напрягшимися от холода сосками. Трогательный в своей неуместности жест, чего она совсем не понимает: мы же весь день могли смотреть на это тело и никого оно не интересовало. Те, кто оказывается в этом подвале, для нас не женщины, а клиентки, и мы давно научились отделять одно от другого…

— Вы-то, может быть, — плеснул горечью и ядом ее голос. — а вот тюремщики…

— Да, — я кивнул, — они по-другому смотрят на вещи. Особенно когда такую молодую, беззащитную девицу с поджарой и четко очерченной попкой голышом запирают в камере. Это тоже часть подготовки: те, кто не сломался при виде моих инструментов, находят, о чем подумать до утра за решеткой.

На второй день тебя привели снова, на этот раз — позволив даже одеться. Дознаватель сменился: понятно, что лицо Его Честности всегда закрыто маской, а тело скрыто пурпурным плащом, но ведь манеры-то разные. Этот говорит негромко, добродушно, обожает притворяться добрым и всепонимающим. Каков он в обычной жизни, я не знаю, но на клиентов этот подход действует. В конце концов, этот милый, еще крепкий старик не будет тебя пытать и казнить тебя он тоже не станет, о чем все знают. Он просто задает вопросы — и сочувственно кивает, выслушивая ответы. А потом снова спрашивает — пока ты не расскажешь все, что он бы хотел услышать. На второй день я обычно уже приступаю к делу, но понемногу, не в полную силу. Перед этими добрыми глазами тебя могут вздернуть на дыбу, так, чтобы суставы трещали, но пока еще выдерживали… Или, например, иголки под ногти загнать — ведь искренность слов нуждается в подтверждении. Так что на втором допросе я уже приступаю к настоящей работе, но обычно это не более чем знакомство, первые подступы к делу. В этот раз мне пришлось удивиться.

Я так и не понял, почему он решился зайти еще дальше… Но дознаватель вздохнул, развел руками и сказал мне — негромко, но так, что я мгновенно вышел из задумчивости:

— Ничего не поделаешь. Вынь ей глаз. Но сделай это как следует…

Лишить человека глаза — не так-то просто, как кажется, многие специалисты с этим не справятся. Тут дело не в самом увечье — его причинить нетрудно, а в том, что человек, и особенно женщина, чувствует, когда это происходит. Пока ей загоняли иглы под ногти, пока поднимали на дыбе — все это было еще поправимо, боль можно пережить, суставы заживут. А вот глаз уже не вырастет никогда — и она это хорошо понимала. Это граница, после которой возвращения к прежней жизни уже не будет — и именно это нужно дать прочувствовать клиентке. С другой стороны, если сделать все слишком медленно и неумело — в сознании человека не останется ничего, кроме боли, и он станет бесполезен для дознавателя. Я все сделал как нужно и своим мастерством мог бы гордиться.

— Так ты гордишься тем, что ты делаешь? — спросила она из темноты. Или это я не решался открыть глаза? Что-то не помню…

— Нет, не тем, что, а тем, как. Всю жизнь я пытался увильнуть от этой работы, хотел найти себе другое занятие, но судьба меня раз за разом возвращала. Если я хотел прокормить семью — то я соглашался, и был хорош в своем ремесле, даже если оно мне не нравилось.

Что самое странное — после того, как вынули глаз, допрос продолжали недолго, девушку увели в камеру, и там она осталась до утра. До того самого утра, когда мы встретились в темных коридорах башни, чтобы я рассказал ей эту историю…

— Посмотри на меня, — сказала она, почти ласково, так, что мне сразу стало холодно. Девушка зажгла факел — я почувствовал его тепло на веках. Пора открывать глаза, пока они у меня еще остались…

Она стояла у стены — а значит, преображение еще не зашло слишком далеко, она еще могла ходить прямо, как человек, хотя ступни уже согнулись, пятка ороговела, почти как у копыта, а ногти отросли и удлинились настолько, что пальцы не дотягивались до полу, она ходила, словно на зловещих пуантах. Сами ноги удлинились, бока прикрыла узорчатая, плотная чешуя, а мышцы обозначились рельефнее, хотя и не стали крупнее: передо мной была Мерзость во плоти. Человек, впустивший в себя демона. Если верить трактатам, которые почитывали в перерывах Их Честности, это был демон похоти: во всем ее облике оставалось что-то от той невинной, привлекательной девушки, которую я впервые увидел два дня назад. Только теперь она не только привлекала, но еще и внушала ужас своим видом хищной рептилии.