DARKER: Рассказы (2011-2015)

Но самые крупные из них — это зубатки. Эти чудовищные создания, зубатки Рилфута — бесчешуйные, скользкие твари с мертвецкими глазами и ядовитыми плавниками, похожими на копья, и бакенбардами, свисающими по бокам их ячеистых голов. Они вырастают до шести-семи футов в длину и могут весить более двухсот фунтов, их рты достаточно широки, чтобы вместить человеческую ступню или кулак, они довольно сильны, чтобы сломать любой крюк, даже самый прочный, и достаточно прожорливы, чтобы поедать все, будь то живое, мертвое или сгнившее, с чем смогут справиться роговые челюсти. О, это страшные твари, и местные рассказывают о них страшные истории. Они называют их людоедами и сравнивают с акулами, разумеется, из-за их повадок.

Рыбоголовый был частью этого окружения. Он подходил ему, как желудю подходит его шляпка. Всю свою жизнь он прожил в Рилфуте, в одном и том же месте, в устье густой трясины. Там он родился, отец его был негром, а мать — индейской полукровкой, они оба уже умерли. Говорят, перед его рождением мать испугалась одной из крупных рыбин, поэтому, появившись на свет, он был помечен ужасной печатью. Как бы то ни было, Рыбоголовый был человекоподобным чудовищем, истинным воплощением кошмара. У него было человеческое тело — низкое, приземистое, жилистое — но лицо настолько походило на морду огромной рыбы, насколько это возможно, и все же сохраняло человеческие признаки. Его череп был с таким резким уклоном назад, что едва ли можно было сказать, что у него вообще был лоб; подбородок был скошен прямо в никуда. Глаза, небольшие и круглые, с мелкими, тусклыми, бледно-желтыми зрачками, были посажены далеко друг от друга, и смотрели пристально, не мигая, будто рыбьи. Нос представлял собой не более чем пару крошечных щелей в середине желтой маски. Но хуже всего был рот. Это был отвратительный рот зубатки, безгубый и немыслимо широкий, тянущийся из стороны в сторону. Когда Рыбоголовый повзрослел, он стал еще больше походить на рыбу, так как на лице у него волосы выросли в две тесно сплетенные тонкие подвески, свисавшие с обеих сторон рта, как рыбьи усы.

Если у него и было другое имя, кроме Рыбоговолого, то никто, включая его самого, не знал об этом. Он был известен как Рыбоголовый, и отзывался на Рыбоголового. Так как он знал воды и леса Рилфута лучше, чем кто бы то ни было, люди, каждый год приезжавшие на охоту или рыбалку, ценили его как проводника. Здесь было не так много профессий, которыми он мог заняться. Большую часть времени он проводил наедине с собой, ухаживая за своей кукурузой, расставляя сети в озере в сезонной погоне за призами городских рынков. Его соседи, лихорадочные покусанные белые и не поддающиеся малярии негры, оставили его одного. На самом деле большинство из них испытывали перед ним суеверный страх. Так он и жил один, ни знакомых, ни родных, ни друзей, избегая других так же, как они избегали его.

Его домик стоял близ границы штата, где Мад-Слау впадала в озеро. Это была лачуга из бревен, единственное человеческое жилище на четыре мили вокруг. Густой лес за ней доходил до самого края маленького участка Рыбоголового, скрывая его в густой тени, за исключением часов, когда солнце поднималось над головой. Он готовил простую еду на открытом воздухе, над ямой в сырой земле или на ржавых развалинах старой печи, пил шафрановую воду, захватывая ее из озера ковшом, сделанным из тыквы, жил и заботился лишь о себе. Мастер по части лодок и сетей, он умел обращаться и с утиным ружьем, и с гарпуном, но все же оставался несчастным и одиноким созданием, полудикарем, почти амфибией, разделенной со своими молчаливыми и недоверчивыми собратьями.

Перед домиком выступал длинный ствол упавшего тополя, лежащий наполовину в воде, верхняя его часть была опалена солнцем и стерта босыми ногами Рыбоголового вплоть до узоров тонких витиеватых линий; а нижнюю часть, черную и прогнившую, беспрерывно покачивали слабые волны, будто полизывая маленькими язычками. Дальний его конец доставал до глубины. И Рыбоголовый независимо от того, как далеко он рыбачил и охотился днем, к закату всегда возвращался, оставлял лодку на берегу и сидел на наружном конце этого бревна. Люди не раз видели его издали, иногда неподвижно сидящим на корточках, подобно большим черепахам, заползавшим на погруженный в воду конец бревна в его отсутствие, иногда выпрямленным и бдительным, как журавль у озера, в то время как его уродливые желтые очертания вырисовывались на фоне желтого солнца, желтой воды и желтых берегов — все было окрашено желтым.