DARKER: Рассказы (2011-2015)

Он вспомнил каждую минуту суда: рука Бейтса лежала на его плече, Тулли с растрепавшейся рыжей бородой и бешеными глазами требовал его смерти, в то время как Дайс ругался, курил и расшвыривал головешки, оставшиеся от костра. Он вспомнил и приговор, и ужасный смех Тулли, и новую джутовую веревку, которую они сняли с упакованной на продажу пачки смолы.

Он вспоминал все это, иногда выходя на мелководье с копьем с наконечником из ракушки — и тогда промахивался по рыбе. Иногда — сидя у воды, слушая, как Та-хинка плещется у ручья. И тогда оперенный снаряд улетал далеко от цели, а Та-мдока топал и фыркал, пока даже белая илька[85], растянувшаяся на гнилом стволе, прижав усы, не удирала прочь в черную глубину леса.

Когда ребенку исполнился год — часы и часы, отсчитанные восходами и закатами — он болтал с птицами и звал Не-ка-гуся, отзывавшегося с небес: «На север! На север, возлюбленный!»

Когда пришла зима — на Острове Скорби не бывает морозов — Не-ка-гусь кричал с небес: «На юг! На юг, возлюбленный!» И дитя отвечало тихим шепотком на незнакомом языке, покуда дрожащая мать не накрыла его шелком своих волос.

— О возлюбленный! — сказала она. — Часке говорит со всеми живыми тварями — с Кайгом-дикобразом и Кай-йошк-чайкой — а те понимают его.

Кент взглянул ей в глаза.

— Тише, возлюбленная, не этого я боюсь.

— Тогда чего же, возлюбленный?

— Его тени. Она бела как пена прибоя. А по ночам я… Я видел…

— О, что же?

— Воздух вокруг него горит, как бледная роза.

— Ма канте масека. Лишь земля сохранится. Я же говорю как та, кому суждено умереть. Я знаю, о возлюбленный.

Ее голос развеялся, как летний ветерок.

— Возлюбленная! — закричал он.

Но прямо на его глазах она начала изменяться. Воздух заполнился мглой, и ее волосы колыхались, как клочки тумана, ее стройная фигурка колебалась, растворяясь, как дымка над прудом.

Ребенок на ее руках превратился в розоватую призрачную фигуру, неясную, как след дыхания на зеркале.

— Лишь земля сохранится. Это конец, о возлюбленный!

Слова донеслись из тумана, такого же бесформенного, как и остальной окружавший и обволакивавший его, наползавший с моря, из облаков, от земли под его ногами. Ослабевший от ужаса, Кент бросился вперед, призывая: «Возлюбленная! И ты Часке, возлюбленный! Аке-у! Аке-у!»

Далеко над водой загорелась розовая звезда, блеснула на мгновение и исчезла.

Закричала ржанка, пролетающая сквозь удушающий туман. И вновь он увидел приближавшуюся розовую звезду, отражавшуюся в воде.

— Часке! — закричал он.

И услышал голос, приглушенный туманом.

— О возлюбленные, я здесь! — снова позвал он.

На мелководье возник звук, туман замерцал вокруг факела, и появилось лицо — бледное, синюшное, ужасное лицо мертвеца.

Кент упал на колени и закрыл глаза. Когда он открыл их, над ним стоял Тулли с веревкой.

Айхо! Узрите же конец! Лишь земля сохранится. Песок и опаловая волна на золотом пляже, и сапфировое море, и паутина звезд, и ветер, и любовь — все умрет. Даже смерть умрет и останется лежать на берегу небес, как выбеленный череп здесь, на Пути к Скорби, отполированный, пустой, закопавшийся зубами в песок.

Перевод Александры Мироновой

Максим Кабир «Черная Церковь»

Люди давно покинули эти края, оставив свои дома на съедение тайге. Бог забыл о мертвых деревнях, брошенных городах. Но кто-то должен оставаться на страже. На границе между человеческим и потусторонним. Чтобы случайные путники не услышали звон болотных колоколов.

DARKER. № 3 март 2013

— Россия, — любила повторять бабка Арина, — держится на трех китах: Боге, Сталине и железных дорогах. Как сталинскую зону закрыли, так и ветку железнодорожную, что к зоне вела, бросили. А как дороги не стало, так и часть России, что от нее кормилась, померла.

В словах старухи была доля истины. Этот суровый таежный край колонизировался в буквальном смысле: где появится колония строгого режима, туда и змеятся рельсы, там и цивилизация. Вглубь болот прокладывали путь зеки-первопроходцы, а по сторонам дороги возникали поселки и целые города.