DARKER: Рассказы (2011-2015)

А тот увлекся не на шутку. Он продолжает самозабвенно выплясывать, — пока не замечает, что зрители ушли, не расплатившись за представление. Бросаться им вдогонку нет сил, и он, чуть не плача, кричит:

— А деньги, мужики?

Мажоры, отшагавшие уже далеко, отвечают вразнобой:

— Перетопчешься!

— Пьянь!

И брюнет добавляет:

— Это был не брейк!

Рослые фигуры вновь скрючивает от хохота. Вскоре они теряются из виду.

Игорь потихоньку выходит из укрытия и приближается к алкашу. Тот, привалившись к столбу, переводит дыхание и матерится. Фарс на остановке закончен. Прохожим и пассажирам маршруток будет о чем рассказать в семье: допился алкан, цирк устроил на улице. Его пожалеют или осмеют, но взгрустнется всем.

Однако толстые губы Игоря расползаются в улыбку, и непривычный к веселью рот сводит судорога. Лишь напялив маску угрюмости, которая была до вчерашнего дня его настоящим лицом, Игорь отваживается тронуть алкаша за плечо. Тот лениво оборачивается. От него несет перегаром.

— Чего надо? — буркает он.

Какое-то мгновение Игорь мнется. Таких предложений ему не приходилось делать, он вообще не любит разговаривать с людьми. И потому дико, незнакомо звучат слова, произнесенные его голосом:

— Ты… это… выпить не хочешь?

Пока алкаш недоверчиво изучает маску, под которой прячется не радость уже, а страх, все тело Игоря словно пульсирует. Это биение рождается в полусвете заброшенного сутемского переулка, среди запустения и отбросов. Незримая нить, прикрепленная к сердцу, натягивается…

— А че, есть?

Нить превращается в струну.

— Да. Пошли… тут недалеко.

— А с чего такая щедрость? — В тоне недоверие, в зрачках — алчный огонек.

— Да так просто. Выпить надо, а одному никак нельзя… Горе у меня.

Патлатая голова с пониманием кивает.

И они идут — дворами. Небо все так же нависает свинцовым куполом, но холод на день покинул Сутемь. Мужичок в олимпийке рассказывает о тяготах алкашеской жизни, подкрепляя речь жестами. Кроет на все корки «новых русских» и их оборзевших сынулек, вспоминает собственную молодость, — когда танцевал не из-за пяти рублей на опохмел. Нет, на танцплощадке! Потому что кровь кипела, и девчонки были — ух!.. Куда что девается? Будь он такой, как тогда, дал бы сейчас жару. И тем орлам накостылял бы, чем перед ними отплясывать… Ты не думай, что водка виновата. Водка не горе, только крышечка для горя — чтоб не вылилось, с балкона да вниз…

Игорь брезгливо отстраняется, когда алкаш лезет брататься. Он по-новому смотрит на свои руки, недавно еще такие бесполезные и слабые. Теперь они могут что-то сделать — а значит, достойны прикоснуться к волосам… черным, черным. Да, есть кто-то ничтожней него, Хорька. Да он и не Хорек уже вовсе…

При этой мысли его сердце сотрясается, как колокол исполинского собора, и стучит все гулче с каждым шагом, вторя раскатам в безвестном переулке.

— Ну долго еще? — очухивается наконец алкаш. Его багровая физиономия наливается, будто соком, подозрительностью и нетерпением. На город налегают сумерки, и даже самым отчаянным не стоит ходить Бог весть куда и Бог весть с кем.

Подул ветер, но ничто не шевельнулось — вокруг лишь застывшие деревья, гаражи и пятиэтажки. В окнах несмело зажигаются люстры, задергиваются шторы.

— Вот тут еще пройти, а дальше мой подъезд, — произносит Игорь, указывая на расселину между двух сталинских зданий. — Третий этаж.

Точность ответа успокаивает алкаша, и они входят в переулок. Пульсация в груди все невыносимей.

Продолжается путаная исповедь:

— …Непруха какая-то. Открыл сегодня холодильник — и хрен тебе, даже кильки нет… Я ж не каждый день пью-то.

Врет.

— …Этим козлам еще достанется, есть ведь и Бог. Скажешь, я при Советах жил. Но в Бога-то верил. Как без Бога-то?

У пятого бака справа припрятан кирпич — из разрушенной стены, с наростами цемента. Размахнуться нелегко. Но чем сильней кирпич стремится к земле, тем легче его опустить…

Алкаш валится, как сухой ствол. Эхо его последних слов еще блуждает меж глухих стен. Потом гаснет. С приходом тишины мрак делается чернильным. Игорь достает фонарик. В тусклом свете кровь, стекающая по немытым волосам, кажется черной. Ладони мертвеца мозолистые и влажные. Он легче, чем Игорь ожидал. Но тащить все равно трудно: вены и артерии уже вибрируют, а колотушка стучит все бешеней…

Знакомый свист, потрескивание. И коготь царапает ржавое железо. Идол чуть светится в темноте, фосфорным рыжим свечением. Не отрывая от него взгляда, Игорь кое-как раздевает труп. Пока руки рвут засаленную ткань, глаза впитывают каждый миг, каждое движение ломаных ножек — но еще глубже, в бездне чувств, видят все то же прекрасное лицо… Отверстие в центре Идола багровеет, как раскаленный металл.

По телу Игоря проносятся страшные бури, и он боится умереть. Умереть теперь, в шаге от сбывшихся надежд… Легкие сошли с ума, кости дрожат в мясных футлярах. Полный мыслью о ней, он из последних сил берет жертву на руки и опускает перед Идолом. Потом валится сам.