DARKER: Рассказы (2011-2015)

Ваше корыто было обречено, как только попало в эти воды. Остров достаточно близко, чтобы Владелец Замка мог удержать корабль здесь. Плывите куда хотите, но все равно окажетесь у наших гостеприимных берегов. Да, и вот тот парень, что бросился в воду, вовсе не спасся, как он наверняка думал. Я бы вам не советовал прыгать за борт, ребята.

Так, а сейчас всем молчать! Будет выход Джереми! Вот-вот луна выйдет из-за туч, и начнется прекрасное действо! Радуйтесь, олухи, что увидите это собственными глазами!

Да, и еще… Можете пока выбрать того, кто будет нам на ужин, не то потом это сделает кто-нибудь из нас. С той памятной ночи мы привыкли к человечинке…

Вкуснее нашего капитана, кстати, мы еще и не едали!

© Дмитрий Квашнин, 2012

Иван Гавришкевич «Страхи»

Этот рассказ по праву принадлежит к числу важнейших произведений украинской мистической прозы, а его автор Иван Гавришкевич оставил свой след в истории еще и как священник греко-католической церкви, краевед, этнограф и москвофил, живший в Западной Украине в XIX веке.

DARKER. № 9 сентябрь 2012

ІВАН ГАВРИШКЕВИЧ, “СТРАХИ”, 1861

Ни с чем не сравнить осенние мясницы[47]! Тогда души покойников, мытарства терпящих, в достатке пребывают, когда мы их пирогами, кнышами[48] и караваями поминаем. Пробуют где-то за нашими молитвами, как молодые пташечки на яр[49], первый свой полет по светлице небесной.

Будет тому лет по десять несколько раз, как справлял поминки старший брат церкви Гаврило Пасичинский. Хозяин, кмет[50] на весь Цапив, как верхний, так и нижний, наприглашал свояков и кумов, и сватов, и урядников сельских полнехоньку хату. Там сидел почтенный войт[51] на оба села Никита Палочник и не прекращал ни на минуту заливать свое горло обильными хлебками из кувшинчика, медом наполненного, а в коротких перерывах, насколько позволяло состояние, держался хотя бы важным своим органом нюха в атмосфере пахучего напитка, чтобы по возможности и наркотические пары его с ветром не пустить.

Возле войта ссутулился второй от церкви брательник[52] Пантелеймон Цапович и бегал кругом глазами, что бы кому прихлебательского бросить. Рядом с ним вертелся пономарь Тимко Чепыга, известный на селе как Тимко Подрыгайло. Именем он обязан несравненной своей ловкости при звонарстве, которое, кроме обеих рук, еще и содействия обеих его ног и зубов требовало и принуждало его всеми своими членами выбрыкивать, почти как жаба. Помимо этого, уважаю я Тимко как очень веселого и до края преданного товарища, с которым было мне не раз немало потехи.

За ним сидели оба присяжные и с десять сватов, за теми же распрямились и мостились наши честные супруги, между которыми первое место занимала любимая моя Хавроня.

Я выбрал себе одно из низших мест, которое виделось мне самым выгодным, и мог без знаков верховодских наперебой вести беседы.

Кроме тех гостей, самой, как говорят, сметаны села, глодали губами и глазами, но молча, за другим столом простые гости, сквозь полуоткрытые двери заглядывали сельские дети и деды, а в коптильне рокотало и гудело от шума беседующей последнейшей из села голытьбы.

Наш честный хозяин крутился из кладовой, выбранной в тот день хозяйкой, по дому, вынося нам гостинцы.

Уже стало смеркаться, а их преподобие попрощались уже и ушли к себе; значит, мне пришла пора за поводья беседы весело хватать. Но один гость, о котором я еще не упомянул, доставлял мне хлопот. Не раз уже в подобных случаях не захотел он мои слова беспрекословно принять и перетрясывал мои блестящие беседы, которыми я бы наверняка у слушателей величайшее изумление вызвал, и обрезал им крылья немилостивыми своими выходками.

Это был отставной вояк Гарасим Сикун. Перед двадцатью годами уйдя в рекруты в мир, волочился где-то по французским войнам, а теперь вернулся Бог знает откуда и осел на родине. Мужик высокий, плечистый и здоровый, как орех, хотя уже немало седых волос, а годами где-то около пятидесяти был. Говорил мало, но то, что рассказывал, хотя не раз без головы, но голосом таким твердым, что не найдешься, чем ответить. А как станет клясться и взывать, то аж волос дыбом становится, и только озираешься, где щеколда.

— Добрая то душа, наш батюшка, — сказал второй брательник, простившись с их преподобием и вернувшись на свое место.

— Пусть же себе век живут здоровы, — сказал пономарь, — и по всем нам еще парастасы[53] поют. Здоровья им, кумы!

Все дружно поддержали пономаря, как тут из-под печи отзывается Гарасим:

— Был бы Господь Бог не очень музыкальным, если бы такой голос многого у него добился.

Ужаснулись все этих неучтивых слов.

— Ба! — отозвался Подрыгайло. — И из чистейшей ржи выпадет хоть стебель метлицы. Еще не родился тот, кто бы всем угодил.