DARKER: Рассказы (2011-2015)

Таким он описывал растение. И позже, читая ботанический словарь, я узнал, что действительно, натуралистам известно семейство «плотоядных» растений, но большинство из них очень мало и питается лишь мелкими насекомыми. Однако мой дядя об этом ничего не знал, так как умер прежде, чем были открыты росянка[35] и растения-ловушки, и основывал свои знания о засасывающем людей дереве лишь на собственном страшном опыте, объясняя его существование собственными теориями. Он отрицал неизменность всех законов природы, кроме одного: сильные стремятся съесть слабых. И даже эту неизменность считал лишь средством для «значительных всеобщих изменений». Он утверждал, что поскольку любое распределение способности к самозащите предположило бы недостойную пристрастность Создателя и поскольку очевидно, что инстинкты зверя и растения аналогичны, то «мир должен воспринимать и ощущать всех одинаково». Развив свою теорию (ведь это было нечто большее, чем гипотеза) на одну-две ступени вперед, он пришел к тому, что «при неотвратимости любой надвигающейся опасности или собственном нетерпимом побуждении, любое животное или растение может в конечном счете революционизировать свою природу; тогда волк станет питаться травой или гнездиться на деревьях, а фиалка вооружится шипами или будет ловить насекомых».

«Как, — спросил бы он, — можем мы, утверждая, что человек следует воспринимаемым ощущениям, отрицать то, что звери, которые слышат, видят, осязают, обоняют и различают вкус, также имеют принцип восприятия, сосуществующий с их сознанием? И если во всем “одушевленном” мире существует четкое разделение между самозащитой и истреблением, проступками и слабостью, то почему “неодушевленный” мир, который, как и другие, ведет ожесточенную борьбу за существование, остается беззащитным и безоружным? И я отрицаю это. Растение-паразит душит дерево и высасывает из него соки. Дерево, опять же, чтобы заморить на себе вампира, отводит свои соки в корни, пробивает землю в другом месте, и направляет его ток в другие побеги. Затем паразит переходит с мертвых ветвей на свежие зеленые ростки, которые восходят из земли под ним. И так борьба продолжается. Или вот взгляните на фикус: чем ожесточенное стремление его корней отдалиться друг от друга отличается от усилий верблюда добраться до оазиса или желания армии Синаххериба[36] завоевать Нил? А мимозы, действительно ли они бессознательны? Я прошел много миль по их полям и так насмотрелся на них, что начал бояться, как бы цветы не набрались смелости и не обернулись против меня. Зеленый ковер бледнел под моими ногами, становился серебристо-серым, и все вокруг искажалось, пока я шел. Я чувствовал такое странное влияние этого всеобщего отвращения, что мне захотелось выступить против растений, но был ли в этом прок? Если бы я просто протянул руки, лишь их тень стала бы причиной болезни растений, кустарники могли осыпаться от каждого звука моей речи. Большие, крепкие на вид кусты, в чью власть меня так глупо манило, в миг утопли бы в бледной мольбе. Ни один лист не остался бы со мной. Дыхание, вырывавшееся из меня, обрушило бы болезнь на эту жизнь. Одно лишь мое присутствие парализовало их, и я был рад наконец выйти из окружения боязливых растений и почувствовать, как возмущенный пырей мстит мне, неосмотрительно раздавившему его. Однако и растительный мир способен вершить свою месть. Можно держать в коробке морскую свинку, но как быть с василиском? Небольшая мимоза в вашем саду может развлечь детей, которые находят такое же удовольствие в разглядывании хрущей, насаженных на булавки. Но как бы вы пересадили к себе растение, которое способно схватить бегущую газель, сбить пролетающую птицу, а, завладев человеком, — всосать его тело, пока оно не станет таким же бесформенным, как его разум, и все его “одушевленные” способности не помогут вырвать его из страшных объятий (да поможет ему Бог!) “неодушевленного” дерева?»

Итак, вот сам рассказ моего дяди.

Много лет тому назад я, не зная устали, направился в Центральную Африку. Я совершил путешествие от пустошей Сенегала у Атлантики до самого Нила, обошел стороной Великую пустыню и добрался до Нубии по пути к восточному берегу. Со мной было трое местных провожатых, двое из них были братьями, а третий, Отона — молодой дикарь с Габонской возвышенности, просто юный мальчишка.