Дарю тебе велосипед

— Сейчас папа придёт, — сказала Саша. — Давайте, я гитару подержу, раздевайтесь, дядя Виталий.

— Саша, ты вымахала выше мамы.

Мама засмеялась:

— Ну, не выше. Пусть растёт на здоровье. Садись, Виталий.

Он уселся, раскурил свою трубку, в доме запахло, как в парке осенью, когда жгут опавшие листья. Саша чихнула.

— Трубка — моё обаяние, — сказал он. — А ты чихаешь от неё. Хотя тебе, наверное, непонятно. Ну, вырастешь, поймёшь.

— Я и сейчас поняла. — Саша дёрнула плечом. — Чего тут не понять. Обаяние. Каждый понимает.

— Разве? — Дядя Виталий комично раскрыл глаза пошире, они стали круглыми. — А я предполагал, что обаяние — вечная загадка человечества. Тайна и дымка, словами не обозначаемые.

— Прямо, дымка, — сказала Саша. — Кто всем нравится, тот, значит, обаятельный. Разве нет?

И чего он расхохотался? Даже глаза утирает. Ну что особенного она сказала?

— Абсолютно в точку! — хохотал он, откидываясь на спинку тахты. — И никаких тебе тайн. И всё просто. Молодчина ты, Саша.

— Саша, нарежь хлеб! — Это мама из кухни сказала. — Обаяние — это прекрасно. Но кто боржом откроет?

— Я готов открыть для вас весь боржом на свете! — сказал дядя Виталий.

Пришла бабушка и сразу спросила:

— А мой любимый сын, как всегда, опаздывает? Всё детство я его пилила — приходи вовремя. А он упорно опаздывает всюду и всегда.

Бабушка поправила бант на кофте, потом достала из сумки и надела кольцо с большим синим камнем. Потом развернула свёрток, там был свитер, серый, лохматый, даже на вид тёплый.

— Сама связала, — сказала бабушка. — В жизни не думала, что научусь. Но пенсионерка должна уметь вязать, чтобы оправдать себя в своих собственных глазах.

— Ну, это вы чересчур, — сказала из кухни мама. — Я, когда выйду на пенсию, буду к портнихе ходить и по музеям бегать.

— Все так говорят, — вздохнула бабушка, отламывая кусочек пирожка, — именно почему-то про портних и про музеи. Вкусно. — Она пожевала пирожок, проглотила и кивнула убеждённо: — Очень вкусно.

— Мама вкусно готовит, — сказала Саша. — Садись, бабуль, сюда, на тахту.

— Вы чудесно выглядите, — сказал бабушке дядя Виталий, — какая пенсия? Какой возраст? Больше тридцати шести вам не дашь. Ну, от силы сорок.

Бабушка замахала на него руками и порозовела от удовольствия. Хоть и не поверила, а всё равно приятно.

— Бабуль, у нас сегодня была генеральная репетиция. Я тоже участвовала.

Бабушка пропускает Сашины слова мимо ушей. Она разглядывает свитер, как будто видит его в первый раз. Ей, наверное, хочется, чтобы мама взяла свитер в руки, рассмотрела как следует, поговорила про него. Но мама занята в кухне.

Саше хочется поговорить про репетицию. Бабушке — про свитер. Маме хочется, чтобы пироги понравились гостям и чтобы папа пришёл поскорее.

Каждому хочется своего, и каждый нуждается в понимании.

Дядя Виталий перебирал струны гитары, напевал тихо, для себя: «Я не из тех, кого бросают, и потому живу один».

— А что ты, Саша, подарила папе? — спросила бабушка, откладывая свитер на тумбочку.

— Запонки с золотыми кенгуру. Папе очень понравились. Он их сразу вдел в рубашку и пошёл на работу. И шарф новый тоже ему понравился, — добавила Саша ради справедливости. — Который мама подарила. Из монгольского козьего пуха. Да, мама?

Пришёл Григорий Ильич, папин сослуживец.

Он подышал на свои руки и сказал:

— Погода никудышная, ветер сырой. А именинник просил передать — задерживается, там срочное совещание.

— Какое совещание? — мама смотрит на Григория Ильича так, как будто он виноват. — Какое ещё совещание? У человека день рождения. Ни с чем не хотят считаться.

Григорий Ильич разводит руками и смотрит на маму так, как будто он и вправду в чём-то провинился.

— Сейчас я ему позвоню, — говорит мама, — быстро наведу порядок. — Она идёт к телефону. Ветерок поднимается от её резких движений.

— Не надо звонить, — говорит Григорий Ильич. — Совещание не у нас в тресте, а в главке. А у нас уже все ушли, я был последним, вместе с уборщицами вышел.

Григорий Ильич присаживается на край стула и продолжает не то зябко, не то смущённо потирать руки.

— А стол какой красивый, — говорит Григорий Ильич. — И пироги.

— Вы, Гриша, с работы. Вы, конечно, голодный, — говорит бабушка. Но Григорий Ильич очень вежливый, он смутился и ответил:

— Я бескорыстно сказал, ну что вы. Я обедал на работе, у нас, вы же знаете, неплохая столовая.

Но бабушка настаивает:

— Голодный, голодный. Сейчас я вам, Гриша, бутерброд сделаю. Или вот пирожок съешьте. Пока ждём.

— Не надо бутерброд, — говорит мама, — только аппетит перебивать. Давайте сядем за стол, начнём праздновать. Именинник придёт и включится в наше веселье. Садитесь, садитесь. — Мама подвигает стулья, чтобы всем было удобно. Мама улыбается гостям. Мама никогда не показывает вида, если она расстроена. Саше нравится, что у неё такая стойкая, выдержанная мама. Но ей очень жалко сегодня эту стойкую, выдержанную, железную маму. И Саша подходит к маме и незаметно гладит её руку. Под скатертью, чтобы никто не заметил.

Какое-то тяжёлое предчувствие сдавливает Сашино сердце.