Дарю, что помню

23 часа 40 минут. Режиссер всех отпускает к новогоднему столу. Всех, кроме меня. Прощаюсь с коллегами, поздравляю с наступающим. Продолжаем работу. Записываю текст «от автора».

23 часа 45 минут, 23 часа 50 минут, 23 часа 53 минуты. Закончил! К новогоднему столу, где ждут друзья и родственники, успеваю, потому что накрыт он в 200 метрах от здания телеграфа – в ресторане «Арагви». Стол, благоухающий шашлыком, сациви и специями, манит, дразнит. Текут слюнки…

23 часа 55 минут. Ха-ха! Что ж я за пять минут 200 метров не пробегу? Ерунда! Режиссер, звукорежиссер, оператор, редактор, ассистенты, мило улыбаясь, поздравили меня и удалились в местную столовую (этажом ниже), где и произойдет у них встреча Нового года.

Ищу ботинки, ботинок нет. Выбегаю из студии. На лестнице стоит пожарный – серьезный, пожилой человек с усами, со старыми тапочками в руках, протянутыми в мою сторону.

– Вам!

Ничего не понимаю. Кто? Что? Почему? Откуда? Зачем? Тапочки так тапочки – черт с ними! Надеваю. Бегу на выход. Пожарный кричит вслед, что пальто внизу у дежурного милиционера… Спасибо! Ура! Успеваю! Мороз ерундовый. Тапочки – не помеха. 200 метров можно спокойно пробежать за две минуты! Время на часах при выходе было 23 часа 57 минут. На ходу втискиваюсь рывками в пальто, выскакиваю на улицу. А там…

Ревут сигналами два такси, как новогодняя елка светящиеся всеми имеющимися на их бортах лампочками, фарами, подфарниками… Двери автомашин широко распахнуты. У всех сидящих в них широко раскрыты белозубые смеющиеся «пасти». В одной руке Плятта – мой скрипучий ботинок, в другой – полный бокал шампанского; в левой руке Подгорного – второй ботинок, в правой – тоже бокал; в руках Папанова – два фужера: один себе, другой – мне. Водители тоже с полными бокалами… лимонада. (Хохрякова и Серову увезли по домам поджидавшие их родственники.) В радиоприемнике одной из машин бьют куранты и… «С Новым годом, дорогие товарищи!»

Мы чокаемся, осушаем бокалы, целуемся, хохочем, снова наполняем сосуды из бутылок, стоящих прямо на тротуаре. Ноги мерзнут. Надеваю свои скрипучие, отдаю дежурному тапочки.

Узнаю́, что друзья приобрели в здешней столовой восемь бутылок шампанского, бутылку водки, восемь ирисок и один соленый огурец…

00 часов 30 мин. Байка за байкой, анекдот за анекдотом, стихи, отрывки из ролей, хохот.

2 часа ночи. Вхожу в «Арагви». Кислые физиономии объевшихся «пассажиров» почти съеденного стола. Ревность, нравоучения, банальные тосты. Скучно… Жмут ботинки. Хочу спать.

Вспоминая на старости лет все свои новогодние встречи, не могу не признаться в том, что та, на тротуаре, была самая сердечная, самая талантливая, поставленная режиссером Ростиславом Пляттом.

Можно забыть того, с кем смеялся, но никогда не забыть того, с кем вместе плакал.

Д. Джебран

Легко себе представить, как тяжело и в то же время как мужественно переносил Ростислав Янович приближение неминуемого проигрыша в предначертанном всем нам трагическом, безнадежном сопротивлении наступающему расставанию с… цветами, людьми, воздухом, с возможностью снова и снова встречать Новый и снова Новый год…

Видеть его чуть согбенным, с трудом передвигающимся с палкой в руках было просто непереносимо больно. Безжалостно колющее чувство человеческой беспомощности перед роком. Лишь сознание того, что везде и всюду он ощущал наисердечнейшее к себе отношение, истинную любовь зрителей и коллег, позволяет надеяться на то, что в последние дни душа его наполнялась не только печалью и досадой. И это – если это так – хоть чуть-чуть, но все же смягчает чувство горечи от потери такого редчайшего и красивого человека!

Смерть не есть зло. Ты спросишь, что она такое? – Единственное, в чем весь род людской равноправен.

Сенека

Паша, Павел Луспекаев

Отгремели пушки Великой Отечественной войны. Я расстался с фронтовыми друзьями, вернулся в театральное училище и загрустил без дорогих моей душе боевых товарищей. Трудно было сходиться с молодыми людьми, не нюхавшими пороха, не знавшими смертельной опасности. И вдруг – Павел Луспекаев. Студент, побывавший в партизанах, раненый. И сразу дружба. Родство душ, интересов и, мне так казалось, общность взглядов на жизнь, на искусство. Мы даже и вели себя в чем-то похоже.

Влюбленность в выбранную профессию, огромный темперамент, неуемная фантазия, оригинальное видение ролей и жгучее желание нарушить банальность трактовки той или иной роли, доброта, резкость, уживавшиеся в характере с лиричностью, – все эти качества Павла импонировали мне. Мы сразу же стали хорошо понимать друг друга.