Дарители

«Ну конечно, могу, умник, потому и загибаюсь тут! Думаешь, ты у нас такой мученик? Думаешь, ты знаешь, что такое боль, от которой не скрыться, идиот? Я глаза бы тебе вырвал, если б мог», – прошипел огонь, но Генри счел то, что они хоть как-то общаются, добрым признаком. Он пошатнулся и схватился за камни, когда волна чуть не сбила его с ног, но разговор не прервал.

«Я даже не знал, что тебе тоже может быть плохо, не только мне, – подумал он, сообразив, что не обязательно открывать рот, чтобы пообщаться с голосом в своей голове. – Ты там, ну, дыши глубже, если в принципе дышишь – не знаю, как ты устроен».

«Такого кретина мне еще ни разу не доставалось», – прошипел огонь, но как-то вполсилы – так, бледное подобие его обычной ярости. Как ни странно, на следующем вдохе боль чуть разжала хватку, и Генри внезапно подумал: кажется, не только людей нужно успокаивать, когда им страшно.

«Все, тихо, тихо, – мысленно повторял он, и повторял, и повторял, пока слова не обрели вес, пока они действительно не начали звучать успокаивающе. – Потерпи, ладно? Сейчас пораскину мозгами и найду способ нас с тобой отсюда вытащить».

«Стыдоба, – резко и зло произнес огонь, и Генри нахмурился, пытаясь понять, о чем он, но тот продолжил сам: – Ты же не притворяешься, ты и правда готов изливать свою бесконечную любовь даже на меня. В школе для хороших мальчиков тебя бы определенно погладили по головке, но со мной эти штучки не пройдут».

Генри задышал спокойнее, осторожно потирая рукой грудь. Невыносимое жжение начало отступать, и голос огня уже не был похож на дикий вой животного, которое заживо дерут когтями.

«Хотя нет, если честно, пройдут, – задумчиво пробормотал огонь. – Надо же, ты и правда ухитрился меня растрогать, сопляк. Вот так и подкрадывается старость».

Генри хмыкнул и медленно открыл глаза. Ему казалось, что с тех пор, как он их закрыл, прошла целая вечность, что он уже давно в каком-то другом месте, где не происходит ничего, кроме молчаливых бесед в его голове. Но, как ни странно, он по-прежнему стоял посреди каменного островка, согнувшись и прижав руку к груди. Каждая новая волна окатывала его с головой, но кожа от прикосновения воды больше не горела. Не такой уж и ужасный день, с внезапной ясностью понял Генри. Да, он на каком-то затерянном острове, вокруг – сплошная вода до горизонта, но ничего непоправимого не происходит, сейчас он со всем разберется. Он выпрямился и обнаружил, что мокрый до нитки Странник по-прежнему сидит на камне, но теперь в руке у него размокший от воды предмет, в котором еще можно опознать откусанный бутерброд с сыром и ветками зелени.

– Сгонял за бутербродом, пока ты искал сердце бури. – Странник закинул в себя последний кусок и с набитым ртом продолжил: – Вода его чуть подпортила, но что может быть лучше, чем есть и одновременно любоваться отличным видом?

Генри не ответил. Он подставил сложенные ладони под крупные брызги разбившейся о камни воды и теперь смотрел, как она утекает между пальцев.

– Страх всегда живет внутри, а не снаружи, – пожал плечами Странник. – Ну что, мне сбегать за чаем или ты уже готов нас отсюда доставать?

Генри почувствовал, как улыбка проступает у него на лице, будто свет сквозь дымку в туманный день.

– О да, – пробормотал он, озираясь. То, что он собирался сделать, казалось настолько невозможным, что кончики пальцев покалывало от предвкушения. – Я готов. А ты?

Странник усмехнулся и не ответил – понял, что вопрос предназначался не ему.

«Мне нравится ход твоих мыслей, – сказал огонь. – Половину моих разрушителей прикончили водой. Могу я ей хоть разок отомстить?»

Генри снял перчатки и опустился на колени у края камней. Солоноватая волна рассыпалась, окатив его брызгами, и Генри, воспользовавшись секундой затишья после ее ухода, положил обе ладони на поверхность озера. Он зашипел, когда руки обожгло, как раскаленным железом, и усилием заставил себя не отдернуться назад. В теории план казался простым, но вода была могучей силой, такой же древней, как огонь, и не собиралась уступать. В голове стало жарко и пусто, и, чтобы заставить себя не думать о боли, Генри кое-как нащупал мысли о семье. Впрочем, от них стало только хуже: что, если он вообще не сможет больше вернуться домой?

И тогда Генри подумал не об Эдварде, не о своих отцах и матери. Он подумал о других: об убитой Мойре и ее неуклюжем рыцаре Сване, о грубом Йенсе и печальном Коготке, о хозяине гостиницы из Приречья, которого угораздило встать в плохом настроении в неподходящий день.

«За всех проглоченных и неважных, – медленно, заторможенно подумал Генри, погружая руки глубже. – За всех второстепенных и посчитанных сотнями».

Он сжал кулаки, и в следующее мгновение по озеру от его рук раскатилось алое сияние – как кромка сгорающей бумаги, которая тут же превращается в пепел. Огонь пробежал до самых берегов, превращая воду в клубы пара, так что минуту спустя Генри перестал видеть в густом тумане хоть что-либо дальше собственного носа. Он поднялся и натянул перчатки. Сердце у него оглушительно колотилось. Никакого озера больше не было.