Дарий в тени Александра

Подвиг шведского короля во время осады Франкфурта-на-Одере, где он сам взбирался на стену во время атаки, карабкаясь по перекладинам лестницы, которую сам же установил (I, стр. 79), не может не заставить вспомнить подвиг, приписываемый всеми древними авторами Александру, взбирающемуся в атаку на стены индийской крепости. Риск обоих практически одинаков, и последствия аналогичны: тело царя было покрыто шрамами. Согласно сообщению аптекаря, который бальзамировал тело Густава-Адольфа, на нем имелись не менее девяти открытых ран и тринадцать застарелых шрамов. Мот Ле Вайер не упускает возможности напомнить об этом (II, стр. 80), и очевидно, что он усматривает прямую связь с описанием Плутархом тела Александра [51]:

"[Плутарх] показывает, что у него не было ни одной части тела, от макушки до ног, на которой не было бы почетного шрама, оставшегося после бесчисленных предыдущих боев" (II, стр. 78).

Смерть в бою, таким образом, является вполне ожидаемым концом для короля, описанного Мотом. Впрочем, король сам возвещает это своим дворянам в момент, когда он занимает место во главе великого похода, который трагически завершился в Лютцене:

"Я, который подверг свою жизнь стольким опасностям и столько раз пролил свою кровь ради родины, но не был, хвала Господу, смертельно ранен, я вынужден в конце концов принести в жертву самого себя; поэтому я с вами прощаюсь, надеясь увидеть вас вновь в лучшем из миров".

Речь, которую держит король Швеции, определяет понятие жертвенного владыки:

"Когда царь берет на себя все грехи и искупает страдание своего народа, он всего лишь доводит до предела изначальное предназначение персонализированной власти, состоящее в том, чтобы воплотить коллективную судьбу и, таким образом, взять ее на себя, отклоняя ее от падения на голову своей нации" (J. - M. Берсе, Le roi cache, стр. 226).

Ла Мот Ле Вайер был не единственным, кто защищал эту теорию. Когда в 1646 году его современник Никола Перро д'Абланкур перевел "Анабасис" Арриана (под названием "Войны Александра") и посвятил свою работу герцогу Энгиенскому, он восхваляет в ней мужество и воинственный героизм молодого македонского царя, "который завоевал страну в две тысячи лье по прямой линии; все государства царя персов, с частью страны Могор и великой страны Кам в Тартарии". Он также восхваляет этику дворянства того времени, особенно принца Конде. Человека, которому была посвящена книга, он называет "Новым Александром". Согласно незыблемым правилам лести, он даже почитает его более мужественным, чем книжный образец, который "победил изнеженные народы, смягченные долгим миром и азиатской роскошью". Интересно увидеть использование при этом формулировки, уже применявшейся Мот Ле Вайером против тех, кто оказался неспособен "понимать столь высокое достоинство, каким является отвага" [52].

Ни Ла Мот, ни Абланкур не констатируют наличия споров, которые, согласно Арриану, велись по тому же поводу в окружении Александра. Из прочтения древних авторов они извлекли аргументы, которые могли теперь использовать в рамках защиты и иллюстрации своего тезиса; они не намерены предоставить оружие своим противникам!

В подобных вопросах до всеобщего согласия было далеко. Обсуждение продолжалось на самых верхах государства, между королем и главными советниками. В 1635 году имело место противостояние Людовика XIII и Ришелье. Этот последний хорошо осознавал риск с точки зрения того, что мы назвали бы сейчас государственной преемственностью. Полностью признавая - весьма дипломатично, что мужество царя было вне всяких похвал, кардинал подчеркивал, что война могла вестись и его достойными генералами. Помимо риска увидеть гибель короля в сражении, он подчеркивал, что всегда может случиться так, что поражение нанесет урон престижу короля и королевской власти. Эта речь не принесла желаемого результата; Людовик XIII возглавил армию на лотарингском фронте. В этой дискуссии Жоель Корнетт увидел признак эволюции в концепции государства: с одной стороны, монархия была еще полностью пропитана феодальным духом, который навязывает королю обязанность быть первым из дворян, а дворянам предписывает совершать самые безумные подвиги на глазах у своего государя: у дворян и королей одинаковый идеал - "утопического благородного братства королевской войны". С другой стороны, король выполняет ряд других функций, в частности функции военачальника, и он должен позаботиться об управлении государством, об отправлении правосудия.