Дара

— Просто решил составить тебе компанию, сестренка! Я единственный, кого ты не гонишь, — это было правдой. Лишь его голубые глаза казались мне честными. Глаза убийцы. Я видела, как он перерезал горло Колдуну. Но он хотя бы не прячется за всеми этими лживыми словами.

Наступил день, когда пребывание мое в племени стало настолько тягостным, что я решила сбежать. Нужно было лишь подгадать, когда Лохем вновь отправится на поиски Дарина. Он уезжал практически ежедневно, если только не был в карауле- то один, то со своим отрядом, и прочесывал окрестности без отдыха, хотя и безрезультатно. Лойд вместе со своей женой и их малышкой тоже куда-то исчезли. Но это было к лучшему. Не знаю, как я бы выдержала сейчас детский смех.

Ночью стан покинуть было нельзя. Утром, на виду у всех, — тем более. Глаза отводить, как Рам, — я не умела. Пришлось ждать времени смены караулов на рассвете.

Просыпались мы рано. После утренней молитвы все разом приходило в движение. Пришлось собраться заранее.

В последний предрассветный час я выскользнула из шатра и спряталась за камнем недалеко от выхода. Над станом плыла молитва благодарности Вождя за то, что племя благополучно пережило ночь, никто не умер и не пострадал. Все. Можно идти. Защита убрана. Я шагнула за пределы стана. Хорошо, что сегодня туман. Оказывается, ночью в пустыне шел дождь. Внутри мы этого не чувствовали, накрытые Благодатью.

Предрассветная мгла рассеивалась. Вот и дорога. И тут же, из тумана раздались фырканье коня и голос Лохема.

— Дара, это ты?

Я бросилась обратно. Как он мог узнать, что я выйду сюда? Сердце

заколотилось в груди.

— Дара, остановись. Я не враг тебе.

Пришлось остановиться.

Лохем подъехал ближе,

— Ты собралась туда, куда я думаю?

Я подняла голову, глядя на него в упор,

— Пусти меня, брат. Ты не сможешь меня удержать.

— Я не враг тебе, — повторил мужчина, — Я твой защитник. Но зачем сбегать вот так, в темноте, как будто ты совершаешь что-то постыдное? Почему не попрощаться со всеми, как положено?

— Я должна уйти, Лохем. И мне не с кем прощаться.

— Жаль, что ты уходишь в таком настроении, Дара. Но если твой настрой действительно такой категоричный, то я сам отвезу тебя. Только пообещай, что когда у тебя ничего не выйдет, то мы вернемся.

— Что не выйдет? — спросила я все еще не веря, что брат обо всем догадался.

— Не смотри на меня так! Я там был сто раз. Города нет.

— Что значит, — нет?

— З алезай, сама все увидишь, — и брат подхватил меня, наклоняясь, и усаживая впереди себя.

— Держись крепче, сестренка, — и он пришпорил коня.

Я стояла посреди пустыни перед двумя валунами. Сзади на коне гарцевал воин.

— Ты уверен, что вход в Город находился здесь, Лохем?

— Да, эти два камня лежали по обе стороны от ворот.

Я обошла их вокруг, постучала по одному камню, попинала другой. За спиной хмыкнул брат.

— Хочешь, я слезу с коня, и мы вместе его попинаем?

— Нет. Хочу, чтобы ты отъехал подальше.

— Боишься, что я помешаю тебе?

— Боюсь, что вообще не разрешишь.

— Дара, мне нечего разрешать. Города нет!

Я обернулась, — Сто шагов. И не оборачивайся!

— Ладно, но потом возвращаемся в стан. Договорились? — и поехал, не дожидаясь ответа.

Я достала нож, посмотрела за спину на первый луч солнца.

— Именем княгини! По праву жены! — и резанула ножом ладонь так, как уже не раз видела во сне, окропляя его кровью, и дальше, единым взмахом разрезая пространство между валунами.

А потом шагнула вперед.

Лохем, как и обещал, отъехав на сто шагов, развернул коня и оторопел. Вставало солнце. Ветер налетал холодными порывами, перехватывая дыхание. Перед ним была пустыня. Пустыня, единственным существом в которой, насколько хватало глаз, — был он сам.

Он подскакал к валунам, спешился, начал осматривать их еще и еще раз. Достал осколок солнечного камня, второй частью которого были инкрустированы ножны Дары. Камень ощущался холодным. Сестры не было поблизости. Возможно ли, что ее затянуло в песчаную воронку, или она провалилась в разлом, который был невидим ранее? Лохем перебирал вариант за вариантом, запрещая себе принять лишь один. Дара вошла в Город.

Город, из которого нет выхода.

Лохем сел на землю, обхватил голову руками и завыл без слез, как воют собаки, ощущая самую большую утрату в своей, теперь ставшей бессмысленной, жизни.