Дара

Бабушка улыбнулась, — Вот и ладненько! — и протянула мне кружку, — Попей, милая, мы постараемся все сделать быстро.

Быстро не получилось. Схватки продолжались всю ночь и почти весь следующий день, увеличиваясь по продолжительности и силе, сводя меня с ума, но больше ничего н происходило. Боль сводила меня с ума. Воды так и не отошли.

Повитуха начала поить меня обезболивающим настоем, пытаясь периодически развернуть ребенка,

— Она не сможет выйти, Йошевет, если мы ей не поможем.

Бабушка в очередной раз ощупывала мой живот, — Девочка лежит неправильно, ее время еще не пришло. Ты понимаешь, милая? Без тебя у меня ничего не получится, — она внимательно смотрела мне в глаза.

Давай ее еще слегка повернем, — повитуха в очередной раз заставила меня встать, замереть, опираясь ей на плечи,

— Дыши, милая! Расслабься и просто дыши, — и начала, слегка встряхивая мои бедра, как бы подкручивая их, разговаривать с малышкой. Голос ее, мерный и тихий, обволакивал меня, одуревшую от боли, вселяя уверенность, которую я давно уже не чувствовала.

Умница! — повитуха обрадовано улыбнулась, когда я, давно осипшая от собственных криков, уставшая от раздирающих меня схваток, вдруг завыла каким-то низким, утробным воем, чувствуя, что ребенок внутри меня вдруг развернулся головой вниз и рванулся наружу, разрывая меня изнутри. По ногам моим хлынула вода.

Дальнейшее я помнила плохо, подчиняясь лишь гипнотическому голосу повитухи, живя на этом волоске своими остатками сознания, пытаясь не уйти в забытье.

Раздался детский крик. И хотя он был слабым и больше напоминал мяуканье котенка, я поняла, что все закончилось.

— Ах какая чудная девочка пришла к нам на закате! — повитуха подняла над головой что-то мокрое, красное, сморщенное, измазанное чем-то бело-зеленым. От ребенка ко мне тянулась, пуповина, похожая на толстую веревку.

— Я поздравляю тебя с дочерью, Йошевет! Дай ей молока! — повитуха обтерла девочку, завернула её в ткань и положила к моей груди.

Я выплыла из тумана, глядя на черноволосую малышку, лежащую рядом со мной,

— У меня же нет молока, — прошелестела сухими губами,

— И не будет, если ребенок не начнет сосать грудь, — повитуха приподняла ребенку подбородок, помогая найти сосок.

Девочка была совсем крохотная, багрово-синяя, сморщенная, и смотрела на меня очень осмысленно, огромными голубыми глазами.

— Какая ты красавица! — прошептала я, заливаясь слезами счастья и облегчения, — Ты самая-самая красивая на свете! — шептала я, целуя ее в лоб и не подозревая, что когда-то такими же словами встречали в этом мире меня. Малышка нащупала губами сосок и сладко причмокнув несколько раз, — заснула.

Повинуясь внезапному порыву, я сняла дрожащими пальцами с шеи медальон с черным камнем и надела на малышку.

— Тебя будут звать Данали! — прошептала я,

— Ты соединишь в себе Свет и Тьму, научишь этот мир терпимости, и будешь самая красивая на свете! — я молилась той первобытной женской молитвой, которую говорят все роженицы, когда Милосердный дает спуститься в мир душе, — молитвой благодарности за эту крохотную жизнь и готовности перенести любые мучения за счастье держать на руках собственного ребенка.

Все расплывалось перед глазами.

Звон в ушах нарастал, мне казалось, что мир наполняется светом, и я поднимаюсь к нему все выше и выше, глядя сверху вниз на саму себя, лежащую на низкой широкой лежанке, на малышку, прижатую ко мне, на повитуху, вдруг заголосившую что-то в полный голос, хватающую тряпки и начинающую их подсовывать под мои бедра, на вбежавших в шатер помощниц, начавших суетиться вокруг лежанки,

— Странно, почему так много крови? — подумала я, растворяясь в этом ярком, теплом все заполняющим собой свете.

Глава 23. Решение

Где то на границе сознания мухой жужжала мысль, — настойчиво, неотвязно. Веки казались тяжелыми, будто слипшимися. Губы пересохли. Я с трудом разлепила глаза. На входе в шатер, спиной ко мне, на коленях стояла повитуха, молясь Неназываемому. Полог шатра был откинут. Всходило солнце.

— Бабушка? — голос казался шелестом.

Женщина вскочила на ноги, бросаясь ко мне, — Девочка моя! Ну, слава Милосердному! — из глаз ее брызнули слезы.

— Что случилось?

— Все хорошо! Теперь все будет хорошо! — она схватила кружку, поднося к моим губам, — Попей, Дара! Все закончилось.

Я начала пить, вдруг поняв, что мне мешает, — Что закончилось, бабушка? Где моя дочь?

Она вливала в меня напиток, — Я все расскажу тебе, моя хорошая. Все расскажу, когда проснешься.

В следующий раз меня разбудил напевный голос повитухи и запах еды. Она стояла вокруг меня, окуривая каким-то дымом. Рядом на столе дымилась похлебка.

— Я чувствую себя хорошо! — я слабо улыбнулась, — Кончай колдовать! Лучше помоги мне сесть и принеси малышку.

Повитуха закончила обряд, принесла мне мокрую холстину, чтобы обтереться.

Глаза её были уставшими, движения суетливыми. Я впервые задалась вопросом, — сколько ей лет.

— Бабушка, ты плохо выглядишь! Ты сидела рядом со мной всю ночь?

Повитуха приподняла меня, напихав под спину подушек, подала миску,

— Три ночи.