Дао подорожника

Прямо в этом безвременье мы и поселились. День рождения отмечали на камнях античного театра, где вечером показывали «Лягушек» Аристофана. По руке бродил жук-скарабей, живой бог Солнца, а в одной из трещин фундамента старинного храма оказался тайничок, где лежала маленькая магнитная карта Крыма. Я положил вместо неё красивую яшму, найденную на берегу.

Через три года наша дочка Ева уже бегала в соснах Фороса и сочиняла сказки о том, как она «улетела на ветере». А потом превращала бусы из шариков «кошачьего глаза» в запоминающее устройство: «Вот этот фиолетовый – это когда меня волной перевернуло. А голубой – это был день нашествия медуз. А красный – это мы плавали в Ласточкино Гнездо… Нет, лучше Ласточка будет жёлтый. А красный это когда мы поднимались на Ай-Петри.»

Самое же раннее знакомство с Крымом – на вкус – случилось у нашего младшего, Лёвы, когда он ещё не умел ни ходить, ни говорить. Дома в Москве он забрался в шкаф и съел красную шишку от огромного кактуса, которую мы привезли с мыса Плака. Но паника быстро улеглась, кактус оказался съедобной опунцией.

Ещё три года – и вот уже Лёва вместе с сестрицей отгадывают мои загадки в парках Партенита, ищут нужные деревья: на каком растут финики, из какого делают пробки, а из какого удочки, что кладут в суп… И всё это рядом, весь мир под рукой.

Там же они с Евой придумали «запаховый фотоаппарат», который отличается от «глазного» тем, что съемка ведётся с закрытыми глазами. Так мы узнали, что у можжевельника хвоя не пахнет, зато его сиреневые ягоды, наоборот, запоминаются сильным смоляным ароматом. А когда этих юных натуралистов не хотели пускать в самолёт с длинными палками бамбука, они уговорили командира экипажа, чтобы он провёз их удочки у себя в кабине.

Конечно, поездки с детьми – это уже другое. С ними и места выбираешь иначе: чтобы спать не на песке, и никаких адских спусков по скалам, и было где поесть… В Симеизе теперь отличный отель около Дивы, там вообще стало чисто и красиво, новую набережную открыли, и скейт-парк не хуже московских. И всё-таки каждый раз, проходя по этой аллее, я проваливаюсь в тот август 1991-го, когда мы, молодые и свободные, идëм с рюкзаками мимо всех этих цивильных остановок запланированного комфорта, и дальше вверх по раскалëнной трассе, к горе Кошка, к еë острым скалам и диким пляжам, к последним дням нашей дикой жизни.

Но потом эти миры опять сходятся в одной магической реальности, законы которой работают и сейчас точно так же, как раньше. Начинается всегда с какой-то необычной живности. Сначала, после приезда, ничего такого нет, бытовуха и неудобства, днём слишком жарко, ночью холодно, и проезд закрыт там, где раньше было открыто, и как будто вообще всё изменилось, никакого больше волшебства. Но вдруг возникает такой вот живой знак, как тот жук-скарабей в античном театре Херсонеса, или пара дельфинов, вынырнувших рядом в Партените, или аист, севший на нашу веранду в Форосе. Так оно и включается.

Один раз началось с пещерных ос. Я был очень заморочен после Москвы с её унылой офисной работой, с непослушными детьми… и очнулся только в пещерном монастыре Инкермана, где кельи вырублены рядами в меловой скале. Мы присели отдохнуть в одной из этих прохладных пещер, и Ева показала мне, что на стене пещеры точно так же, ровно в ряд, расположены маленькие кельи ос. Было видно, как одна оса потихоньку углубляет свою келью, выпихивая наружу меловую крошку, а другие осы с красными поясами на брюшках подлетают к уже готовым тоннелям и исчезают в глубине. И от этого зрелища всё как-то сразу встало на место.

Магия этих мест работает и на расстоянии: даже если мы долго не возвращаемся в Крым, он сам как-то оказывается рядом. То ли бамбук свалится на голову со шкафа, то ли выпорхнет из книги засушенный листок с того самого дерева гинкго, семена которого сажал у себя дома Ефремов. Или играем в калах яшмовой галькой: мы ведь каждый год привозили с моря кучу красивых камешков, и в конце концов я придумал, что делать с этим карманным пляжем. Играть в африканские игры – манкалу, калах, оварэ – гораздо приятнее, если заменить приложенные к доске заводские стекляшки на морские камешки, каждый из которых помнит свой берег.

И конечно, ракушки. Для них всегда находилось место даже в самом набитом рюкзаке, словно какой-то инстинкт подсказывал, что потом, в серые зимние дни, в прямоугольной матрице города, тебе обязательно нужно будет увидеть эту плавную космическую спираль с алыми краями, эту альтернативную линию жизни, и услышать этот звук из другого мира.

любящая ушами

я выбирал для тебя серьги

долго-долго

и наконец взял

за три бакса у сумасшедшего негра

эти подвески из мелких ракушек

чтобы с каждым шагом ты слышала

море

теперь

на другом конце света

сижу у залива

и в шорохе каждой волны слышу

твои шаги