Дантон

Теперь так просто отмахнуться от этого вопроса законодатели не могли. На утреннем заседании 10 марта вскоре после речи Дантона возникла дискуссия об учреждении трибунала. Жирондисты устами неугомонного Бюзб горячо возражали. Двуличный Барер предложил отложить решение. Многие его поддержали. Отовсюду летели крики:

— Отсрочить дебаты!

— Пора делать перерыв! Уже шесть часов!..

Председатель объявил заседание оконченным.

Но тут вдруг снова вскочил Дантон, и голос его прогремел на весь зал Манежа:

— Я предлагаю всем честным гражданам не покидать своих мест!..

Удивленные депутаты остались на местах.

Жорж продолжал:

— Как, граждане? Неужели в момент столь грозной опасности вы могли бы разойтись, не приняв решений, которых требует от вас спасение народного дела? Поймите же, сколь важно своевременно установить юридические меры, которые карали бы контрреволюционеров! Ибо трибунал необходим именно для них; для них этот трибунал должен заменить верховный трибунал народной мести!.. Вырвите их из рук этой мести — таково требование гуманности!..

В этот момент из нижних рядов раздался отчетливый выкрик:

— Сентябрь!..

Казалось, оратор только этого и ждал. Голос его вдруг приобрел особенную силу:

— Да, сентябрь, если Конвент не учтет ошибок своих предшественников!.. Будем страшными, чтобы избавить народ от необходимости быть страшным. Организуем трибунал не как благо — это невозможно, но как наименьшее зло. И пусть народ знает, что меч закона неотвратимо обрушится на головы всех его врагов…

Тактика Дантона совершенно ясна. Нанося удар в сердце Жиронды, он одновременно пытается внушить остальному Конвенту: чтобы спасти Францию и ввести революцию в «правильное» русло, нужно взять на себя руководство народным движением. Нужно действовать, как шесть месяцев назад, быстро, решительно, но мудро. Революционная власть должна быть передана в сильные и осторожные руки. Такие руки есть: они принадлежат ему, Дантону.

Призвав к созданию Революционного суда, оратор вслед за этим требует, чтобы Конвент реорганизовал исполнительную власть: пусть отныне министры избираются непосредственно из среды депутатов.

Как ни вуалирует Дантон свое новое предложение, как ни прячет его под грозными тирадами о трибунале и врагах народа, ему тут же приходится убедиться, что своей тонкой, но двойной игрой он во многом ослабил эффект замечательной речи. Ибо и Гора, и Жиронда, и «болото» почувствовали, что идейный борец хлопочет, между прочим, и о себе. Он мечтает снова стать министром, главой Исполнительного совета, продолжая при этом сохранять звание народного депутата… Уж не из-за этого ли и затеял он всю эту шумиху?..

И вот снова, как в дни суда над Людовиком XVI, раздается громкий возглас из рядов Жиронды:

— Ты действуешь, как король!..

— А ты рассуждаешь, как трус! — парирует Дантон. Но это не может спасти положения. Бриссотинцы ему угрожают, «болото» трусливо отворачивается, монтаньяры, боясь обвинения в «диктатуре», молчат.

Дантон не снижает голоса. Он делает вид, будто ничего не заметил, и подводит общий итог своим обоим выступлениям:

— Итак, я делаю вывод: сегодня решаются вопросы о создании трибунала и реорганизации исполнительной власти; завтра начинаются решительные действия. Завтра ваши комиссары должны отправиться в путь, завтра же вся Франция, как один человек, должна подняться на врага. Надо оккупировать Голландию и освободить Бельгию; надо сокрушить мощь Англии; пусть друзья свободы восторжествуют над этой страной; пусть наши победоносные армии принесут всем народам свободу и счастье, и пусть весь мир будет отомщен!

Речь закончена на подъеме. Оратор спускается с трибуны под гром аплодисментов. Но по особым чуть заметным признакам он догадывается, что полной победы на этот раз не одержал.

Действительно, после часового перерыва Конвент утверждает декрет о Чрезвычайном трибунале, но отказывается пересматривать статус исполнительной власти.

Может ли особенно огорчить Дантона эта частичная неудача? Ни в коей мере. В целом он достиг, чего хотел: враги снова увидели его во всем блеске и снова почувствовали дыхание «сентября».

Пусть-ка теперь задумаются, пусть поостерегутся на будущее. Он прекрасно использовал очередную вспышку народного гнева, и если даже полнота власти на сегодня от него ускользнула, ну что же! Он добьется ее завтра!..

Жорж видел, что движение в Париже пошло на убыль. Правда, оно еще продолжалось всю вторую половину дня 10 марта, так что многие жирондисты, напуганные до смерти, не ночевали у себя дома. И все же в восстание оно не переросло. Пока что ведущие монтаньяры, в том числе Робеспьер и Марат, побоялись заключить союз с «бешеными». — Нужен был еще месяц напряженной борьбы, чтобы демократы-якобинцы изменили свое отношение к новым парижским агитаторам.

Вспышка начала марта сделалась прелюдией к последнему этапу борьбы между Горой и Жирондой. Теперь война должна была стать неумолимой и беспощадной. Этому особенно содействовала измена Дюмурье.

«Вы видели лучше, чем я…»

Кто из парижских литераторов, художников, артистов не знал в девяностые годы дома Тальма?