Дантон

В первые дни Дантон попытался наладить добрососедские отношения. Жорж запросто навещал Роланов, оставался — иногда вместе с Фабром или Демуленом — у них обедать, часто беседовал с Манон. Однако спустя пару недель он понял, что контакта нет и быть не может. Позднее госпожа Ролан уверяла, что ее оттолкнули грубость Дантона, его ужасное лицо, его мужицкие манеры. Утонченная и купавшаяся в лести «аристократка духа» привыкла видеть всех лежащими перед нею ниц. Добродушный Жонж получил прозвище «медведя» только за то, что не умел, как должно, расшаркиваться. А Жорж Дантон если и умел, то не желал, и это было гораздо больнее. Трибун хотел стать с Роланами на равную ногу. Это возмутило Манон, претендовавшую на единовластие. Жорж, видя открытое недоброжелательство, пожал плечами и прекратил свои визиты. Что ему, в самом деле, до этой самовлюбленной бабенки, этой «королевы Коко»! Пускай себе вместе со своим лукавым старцем и со всей жирондистской сворой плетет какие угодно интриги! Дантон их не боялся. Он чувствовал свое могущество и понимал, что клика Бриссо — Роланов трепещет перед народом, который отнюдь не сложил оружия и который ему, Дантону, служит верной опорой. Жорж знал, что сейчас жирондисты не начнут с ним войны. Где им, этим трусливым философам! Они будут дрожать и прятаться за его широкую спину. И покуда эта спина будет служить им защитой, ярость честолюбивой Манон ему не страшна…

Необходима смелость

Как-то раз, в конце августа, Дантон задумчиво брел по улице. Он видел бегущих людей и не замечал их; он слышал крики, но не вникал в их смысл. Когда, наконец, он очнулся, то понял, что попал в засаду. Тесным кольцом охватила его огромная толпа женщин — голодных, измученных, злых. Это были жены рабочих и ремесленников, матери и сестры юных солдат революции, несчастные, простаивавшие ночи у закрытых лавок в ожидании четвертушки хлеба или горсти фасоли.

Женщины были настроены решительно. Они узнали Дантона, и они знали, что это главный хозяин, а значит, с него и главный спрос. Они намеревались призвать министра к ответу: пусть объяснит, почему короля нет, а голод все увеличивается, почему кормильцев забирают в армию, а враг подходит все ближе к столице, почему предатели аристократы, проливавшие народную кровь в день восстания, хотя и арестованы, но не отвечают перед судом… И много еще всевозможных «почему» полетели с разных сторон.

В первый миг Жорж чуть не растерялся. Это были не парламентские дебаты, не споры в Исполнительном совете. Трибун видел разъяренные лица и сжатые кулаки, на его голову сыпались ругательства и проклятия. Нет, здесь не отделаешься обтекаемыми фразами.

Оттолкнув протянутые руки, готовые вцепиться в его редингот, Дантон вскочил на тумбу.

И первые его слова прозвучали с яростью, не меньшей, чем ярость нападавших. На ругательства он ответил еще более сочными, непристойными ругательствами. Его искаженное лицо превратилось в страшную маску…

Женщины оторопели и отхлынули.

Тогда, воспользовавшись передышкой, Жорж сбавил тон. Он заговорил тихо и проникновенно.

Он объяснял.

И столько внутренней силы было в его спокойных словах об истерзанной Франции, о необходимости временных жертв, о роли и месте женщин в общей борьбе, столько мягкости и заботы выражало его вдруг одухотворившееся лицо, по которому текли слезы, что пораженные слушательницы забыли о своих проклятиях. Они тоже плакали, плакали громко, навзрыд, вытирая глаза подолами юбок и заскорузлыми от работы обветренными руками.

Дантон мог гордиться: он на практике — и какой практике — проверил силу своего ораторского убеждения!..

Но случай этот заставлял все же сильно призадуматься.

Уж если он, общепризнанный кумир народа, подвергся подобному наскоку, значит положение было угрожающим.

Положение было более чем угрожающим: оно приближалось к катастрофе.

Международная изоляция Франции, которая маячила призраком со времени Вареннского кризиса, в августе стала реальностью. Соседние государства одно за другим отзывали своих послов. Россия демонстративно порвала всякие отношения с «мятежниками», Англия присоединила к этому ряд недвусмысленных угроз, Испания открыто примкнула к австропрусской коалиции.

Двадцать третьего августа министр иностранных дел Лебрен вынужден был констатировать, что удовлетворительные отношения сохранены лишь с Данией, Швецией и Голландией; впрочем, голландский посланник вскоре также потребовал свои верительные грамоты.

Одновременно с этим стотысячная армия герцога Брауншвейгского с разных сторон оцепила французские границы и 19 августа пересекла их. Оставив один из вспомогательных корпусов против Седана, другой — против Меца и Тионвиля, немецкий генерал повел основные силы к Маасу, намереваясь через Лонгви и Верден двинуть прямо на Париж.

В Седане, склонившись над картой и рассматривая узкую полосу Аргонского леса — небольшой горной цепи к юго-западу от Вердена, командующий северной армией генерал Дюмурье шептал:

— Это французские Фермопилы.