Дантон

Человека безупречной честности и пуританской нравственности Максимилиана Робеспьера в Дантоне возмущало прежде всего и больше всего его пренебрежение нормами морали, полное отсутствие добродетели, в том виде, в каком понимал ее сам Неподкупный. В исполненных желчью и обвинениями «Заметках против дантонистов» он с гневом писал: «Слово добродетель вызывало смех Дантона; нет более прочной добродетели, говорил он шутя, чем добродетель, которую он проявлял каждую ночь со своей женой. Как мог человек, которому всякая моральная идея чужда, быть защитником свободы?»[8].

Даже тех, кто видел трибуна лишь мельком, поражала его незабываемая внешность. Современник Дантона Моро де Жоне, много чего повидавший за 92 года жизни, писал о нем следующее: «Он был толстенным мужиком, с суровым выражением лица, зычным голосом и самоуверенным взглядом пронзительных глаз»[9].

Возглавив клуб кордельеров, а затем примкнув к якобинцам, став одним из вождей монтаньяров, Дантон прошел сложный и во многом неровный жизненный путь. Чем же он замечателен? Вероятно, тем, что сила Дантона заключалась в его… слабости. При всем своем взрывном темпераменте и порывистом характере, трибун часто проповедовал умеренность («побольше осторожности»), взвешенность поступков и решений («Я настаиваю на том, чтобы смертная казнь применена была только к вождям и подстрекателям…»). Он звал своих коллег к отказу от фракционной борьбы («оставим наши взаимные распри»). Быть может, одним из первых Дантон понял тщетность попыток все вопросы жизни разрешить с помощью «Святой Гильотины». «…До сих пор, — говорил трибун, — мы широко пользовались силой, обратимся теперь к мудрости…»[10]. Призыв «Мирабо черни» не был услышан. Его противники, робеспьеристы и эбертисты, заклеймили сторонников Дантона и самого вождя умеренных, нацепив на них ярлык «модерантистов» и «усыпителей». В конечном счете они победили, отправив трибуна и его друзей под нож гильотины… «Все умирают, и герои человечества, и тираны, угнетающие его, вещал «в своем пастырском тоне»[11] Робеспьер, — но умирают при разных обстоятельствах»[12]. В отношении Дантона «обстоятельства» эти хорошо известны. Когда, накануне ареста, ему предложили побег, он отверг это предложение, произнеся исполненную величия фразу: «Разве можно унести отечество на подошвах своих башмаков!». И уже поднимаясь на плаху, повелительно бросил, обращаясь к палачу: «Покажи мою голову народу. Она стоит этого».

Победа Робеспьера и его группы на поверку оказалась «пирровой победой». Не прошло и четырех месяцев с момента казни «Мирабо санкюлотов», как на эшафот угодили недавние «триумфаторы». Кровавый круг замкнулся…

Посмертная судьба Дантона сложилась так же причудливо, как удивительна была его жизнь. У него нет недостатка в пылких апологетах. Довольно сказать, что одним из них был Жан Жорес. Столь же «повезло» ему и с критиками, среди которых на первом месте, безусловно, — неистовый Матьез. О великом кордельере пишут и по сей день. О нем спорят. Да и может ли не вызывать споры, неослабевающий с годами интерес жизнь человека, сумевшего «держать голову выше, чем занесенный над нею нож гильотины…»[13]? А ведь Жорж Жак Дантон был именно таким человеком.

* * *

Книга А. П. Левандовского, опубликованная впервые в 1964 г., представляет собой самую заметную в отечественной историографии попытку[14] рассказать о жизни и деятельности одного из крупнейших лидеров монтаньяров. Написанная блестящим стилистом и превосходным знатоком эпохи Великой французской революции[15], книга А. П. Левандовского о Дантоне, несомненно, одна из лучших его работ, посвященных великой социальной драме, разыгравшейся более 200 лет назад во Франции и во многом определившей пути развития человечества в XIX веке.

А. А. Егоров

1. ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ ГОСПОДИНА Д’АНТОНА (1759–1788)

Адвокат без практики

Когда папаша Шарпантье, бывший чиновник откупного ведомства, выложил, почти не торгуясь, двадцать тысяч ливров за этот ветхий домишко, близкие были изумлены. Уж не притупился ли орлиный взор старого дельца? Не отказало ли ему чутье? Или за годы службы он нахватал столько денег, что теперь может сорить ими направо и налево?.. А тут еще стало известно, что Шарпантье определил новых тридцать тысяч на полную перестройку и расширение прежнего кабака. И только год спустя, глядя на сверкавшую червонным золотом вывеску «Кафе Парнас» и на валом валивший поток посетителей, скептики начали кое-что понимать…

Нет, Франсуа Шарпантье не дал маху, его мозги отнюдь не заплыли жиром. Просто он, как всегда, смотрел чуточку дальше своих родственников и коллег.