Дантон

— Поборники истины, — заканчивает оратор, — наш долг раскрыть народу происки всех этих интриганов и указать ему на жуликов, которые пытаются его обмануть. Я заявляю истинным монтаньярам, что победа у них в руках и что нужно раздавить лишь нескольких змей…

И Робеспьер вновь обращает свой пристальный взгляд на Фабра.

— А теперь пусть выступит этот человек с лорнетом, который так хорошо играет интриганов на сцене; пусть он даст нам свои объяснения; посмотрим, как он выпутается из этой интриги.

Удар был неожиданным и молниеносным. Фабр сначала попятился назад, затем, вдруг потеряв всю свою самоуверенность, почти ощупью поплелся к трибуне.

На него никто не обращал внимания. Многие смеялись.

Чей-то голос отчетливо произнес:

— На гильотину!

Фабр что-то бормотал, пытаясь обелить себя.

Но его оппонент не собирался его слушать. Даже не обернувшись в сторону Фабра, Робеспьер покинул клуб. За ним последовали другие. И вскоре злополучный драматург остался один в опустевшем зале.

24 нивоза (13 января) Фабр д’Эглантин был арестован органами Комитета общественной безопасности и препровожден в Люксембургскую тюрьму.

В этот день Жорж Дантон совершил впервые за два месяца серьезную неосторожность: он заговорил. Не то чтобы он пытался защищать или оправдывать своего бывшего секретаря — это было бы бессмысленным. Жорж просто обратился к Конвенту с просьбой, чтобы Конвент взял дело Фабра в свои руки.

Ответ дал Билло-Варенн.

Ответ был краток и ужасен:

— Горе тому, кто сидел рядом с Фабром!..

Дантон извинился.

Кампания была проиграна, проиграна окончательно и бесповоротно. В течение двух месяцев Жорж бился над тем, чтобы создать пустоту вокруг Робеспьера. Теперь пустота окружала его самого.

За несколько дней до ареста Фабра Филиппо был исключен из Якобинского клуба, а Демулен вместе со «Старым кордельером» морально раздавлен. Члены робеспьеровского Комитета вышвырнули из своей среды последнего дантониста, Эро де Сешеля, который в ожидании тюрьмы и гильотины предался беспробудному пьянству.

А Дантон? Дантон не хотел пить. Со своей юной супругой он вновь уехал в Севр, в поместье «Фонтан любви».

Трубки папаши Дюшена

Жак Рене Эбер был человеком особого склада. Многие признавали его умным и способным, но приятным — никто. Его саркастическая ухмылка не предвещала добра. Насмешник и циник, Эбер с презрением относился даже к своим восторженным почитателям.

— Пойду к этим кретинам, — говаривал он, отправляясь на заседание Клуба кордельеров.

В революции Эбер выдвинулся довольно поздно и долго не мог найти своего места, бросаясь из крайности в крайность. Наконец нашел. Он стал заместителем Шомета по должности прокурора Коммуны и некоторое время сопутствовал своему шефу на идейном поприще. Но подлинную популярность Эберу, выдвинув его в вожаки фракции, создала его газета «Отец Дюшен». Тираж ее рос из месяца в месяц, причем все равно она вся раскупалась.

Парижане хорошо знали дюжего молодца-санкюлота в треуголке и с пистолетами за поясом, посасывающего трубку, в то время как комплект других трубок лежал на жаровне. Так изображался «Папаша Дюшен» на первой странице газеты. И слова его были известны не хуже, чем его облик:

«…Торговцы — сатана их возьми — не имеют отечества. Они низвергли аристократов только для того, чтобы самим занять их место…»

«…Богач — эгоист, бесполезное существо… Он лопнет, черт его побери, от стыда или нищеты, и вскоре эта зачумленная раса совсем исчезнет…»

«…Что бы мы делали без святой гильотины, этой благословенной национальной бритвы?..»

Санкюлотам импонировал грубо-развязный тон газеты Эбера, ее язык, пересыпанный простонародными словечками и ругательствами. Но, разумеется, еще большее воздействие оказывало содержание статей, призывавших к борьбе со спекулянтами, богатеями и контрреволюционной церковью. Редактор газеты отзывался на все злободневные вопросы, выражая вековую ненависть бедноты против угнетателей.

И все же, когда Эбера вместе с его ближайшими единомышленниками поволокли на казнь, народ не выразил ему сочувствия. Санкюлоты кричали:

— Да здравствует республика!

А кое-кто с ехидством обращался к бледному обессилевшему журналисту:

— Ну, как дела, папаша Дюшеи?.. Где же твои прославленные трубки?..

С какой быстротой и ловкостью сокрушили робеспьеристы Эбера! Причем произошло это в дни, когда Неподкупный был болен. Всю операцию провел юный Сен-Жюст, специально для этого прибывший из армии.

Само собой понятно, что никогда не удалось бы Сен-Жюсту добиться такого успеха, не подготовь его предшествующие события.