Дантон

Ведь это правда, что за неполные два месяца, прошедшие со дня восстания 2 июня, сделано больше, нежели фельяны и жирондисты успели сделать за долгие годы своей бесполезной власти. Ибо — и это прежде всего — в небывало короткие сроки обсужден и утвержден текст новой конституции. Конституции подлинно демократической, вдохновленной духом великого Руссо и проникнутой искренним стремлением к широкой политической свободе. Декларация прав, написанная лично им, Робеспьером, открыла новые пути к пониманию собственности, равенства и взаимоотношений с соседними народами — путь к подлинному всемирному царству справедливости. И вот что характерно: за якобинскую конституцию проголосовал весь народ, даже в тех департаментах, где хозяйничали жирондисты!

А аграрный, крестьянский вопрос? Что сделала здесь революция до прихода к власти якобинцев? Почти ничего. И только теперь, наконец, Конвент принял меры, которые Максимилиан всегда считал насущно необходимыми: были окончательно и безвозмездно отменены все феодальные повинности, крестьянам передались общинные земли, а обширные владения эмигрантов предполагалось разделить на мелкие участки и пустить в льготную распродажу.

И все эти первостепенные по важности проблемы революционеры-якобинцы умудрялись разрешать в обстановке беспримерных военных трудностей, под аккомпанемент пушечной пальбы на границах, под безрадостные вести о расширении Вандеи и других контрреволюционных мятежей, разгоравшихся в шестидесяти департаментах республики.

Спрашивается, какую же роль сыграл «Комитет Дантона» в этот мучительно-сложный период?

Максимилиан думал долго. На столь щекотливый вопрос он хотел ответить себе самому строго и объективно.

Сказать, что эта роль была недостаточной, слабой, значит сказать слишком мало и, по существу, неверно. Ведь недаром же покойный Марат именно в эти дни окрестил правительство Дантона «Комитетом общественной погибели».

Несчастный Друг народа… Он снова — в последний раз — оказался провидцем: гибель прежде всего ожидала его, он стал первой жертвой нерадивости, а быть может, и злой воли тех, кто руководил тогда государственной политикой.

Что греха таить: члены первого Комитета общественного спасения во главе с Дантоном и Барером меньше всего думали о том, чтобы спасать якобинскую республику. Прежде всего они постарались спасти жирондистов, а когда это не удалось, помогли их лидерам бежать из Парижа, из-под умышленно нестрогого домашнего ареста.

Вот эти-то беглецы и подняли мятежи в южных и западных департаментах. Они-то, злобно точившие кинжалы против своих победителей, и подослали убийцу к Другу народа…

Максимилиан никогда не питал к Марату особенной симпатии. На многое они, обладавшие слишком разным темпераментом, смотрели по-разному. И все же Робеспьер никак не мог понять цинизма, с которым Дантон, не переваривавший Марата, заявлял:

— Его смерть принесла еще больше пользы делу свободы, нежели его жизнь, так как она показала, откуда грозят нам убийцы…

Мягко выражаясь — двусмысленная фраза.

…Дантон громко похвалялся, что у него в руках собраны нити всей зарубежной политики. Действительно, в Комитете он и Барер взяли на откуп прежде всего иностранные дела. Но как велись эти дела? Весьма сомнительными и, во всяком случае, недостойными честного якобинца средствами. Дантон постоянно пользовался услугами подозрительных, скомпрометировавших себя перед республикой агентов. Он завязывал дипломатические интриги и вел мирные переговоры в то время, когда до мира было далеко так же, как до луны. При этом поразительны те легкость и быстрота, с которыми этот дипломат отступался от своих, казалось бы, самых твердых убеждений. Все помнят, как он недавно, захлебываясь, кричал о «естественных границах», о «помощи народам против тиранов». Эти демагогические лозунги затем переняли жирондисты. Робеспьер и принципиальные монтаньяры всегда были против войны и завоеваний. Но коль скоро война началась, и коль скоро молодой республике грозило внешнее удушье, они требовали войны до победы, без всяких компромиссов и в союзе с другими порабощенными пародами. Эту программу — программу всемирного братства освобожденных людей — Робеспьер выдвинул и в своей Декларации прав. Каково же было всеобщее изумление, когда вдруг, именно теперь, Дантон, повернув ровно на сто восемьдесят градусов, заговорил не только об отказе от завоеваний, но и об отказе в солидарности с порабощенными народами!