Даниил Московский

В Сарае великий князь перво-наперво повидал епископа Исмаила — кому, как не владыке, знать, кто у Тохты в любимцах. И только потом можно отправиться по всем царевичам и мурзам и их многочисленным жёнам. Он будет им низко кланяться, одаривать, и чем влиятельнее сановник, тем богаче дары. Сколько он, князь Андрей, ублажал алчных ханских придворных, раздал им золотых и серебряных украшений, камней драгоценных! Раздавал связками шкуру беличью, лисью, куничью, соболиную и иного меха из зверя, какой водится в российских лесах...

На всём степном пути редкие татарские дозоры. Ордынцам некого остерегаться — разве есть сила, смеющая обнажить сабли против тех, кто поставил на колени пол-мира и заставил содрогнуться вселенную? Перед великим и непобедимым ханом падают ниц короли и князья. Князю Андрею ведомо: отец, Александр Ярославич Невский, уж на что горд и своенравен был, однако сломился, отправился в Орду на позор и унижение.

И не помыслит князь Андрей, что настанет время, когда падёт ордынское иго. Ужли такое может случиться? Кто сломит хребет Змею Горынычу? Откуда погибель на него нагрянет?

Невдомёк великому князю Владимирскому, что сомнут ордынцев русичи, а первым нанесёт удар праправнук Александра Невского, будущий князь Московской Руси Дмитрий, кого народ наречёт Донским...

В пору излома, когда осень уступает зиме, уныла степь. Чуть не задевая землю, плывут рваные тучи. Попряталось всё живое, и только на вершине кургана, каких множество в степи, хохлится орёл.

Породистый конь под великим князем, мокрый от дождя и снега, прядёт тонкими ушами, осторожно выбирает дорогу. Сутулясь, чуть оборотясь в сторону, сидит в седле князь Андрей. Тяжёлый меч оттягивает пояс. Но великий князь не упомнит, когда и обнажал его. Всё, что имеет, даже великокняжескую власть, обрёл интригами, заговорами. Оболгал брата Дмитрия перед ханом, навёл на Русь царевича Дюденю. Разорили и ограбили татары города и деревни, проливали кровь, но он, князь Андрей, сам в том участия не принимал, только взирал со стороны...

   — Княже, — сказал боярин Ерёма, — Сарай близок, дымы чую. — И потянул мясистым носом воздух.

Князь осмотрелся, промолвил:

   — За тем дальним курганом откроется...

Тлели в жаровне угли, и скудное тепло едва расползалось по тёмной каморе. По заплесневелым стенам поблескивали капли сырости. Скинув шубу и оставшись в меховой телогрее поверх суконного кафтана, князь грел над огнём руки. Он чувствовал, как лениво вливается в него тепло и морит сон. В коий раз князь Андрей помянул недобрым словом ордынцев, что живут без стола и скамей, сидят на земле, свернув калачиком ноги. Никакого тебе отдыха ни ногам, ни телу. Ко всему, нет душе покоя. Вчера навестил великий князь епископа Исмаила. Весь вечер провёл у него. Узнал, Дюденя по-прежнему у Тохты в доверии и от того, что он нашепчет хану, будет зависеть судьба князя Андрея Александровича. Теперь великий князь Владимирский станет добиваться встречи с царевичем, но прежде надо попасть к его молодой жене, хорезмийке, какая, сказывают, имеет огромное влияние на Дюденю. Князь Андрей приготовил для хорезмийки колты золотые с рубиновыми каменьями-подвесками, пояс в изумрудах да парчи штуку, серебряной нитью расшитой, не считая шелка да бархата. Великому князю обещали — хорезмийка примет его...

Прикрыл князь глаза, епископа вспомнил. Просил его Исмаил выкупить суздальского мастера, знатный-де каменщик, такие Руси сгодятся.

Уговаривал, а князь Андрей ему в ответ:

   — Мастер? Русь мастерами добрыми богата, а на выкуп невольников у меня денег нет. Ко всему, не желаю лишнего гнева ханского. Ну как скажет Тохта: вишь, разбогател, деньги откуда-то, может, выход утаиваешь? Нет, владыка, не проси. Значит, у того мастера судьба такая — хану дворец возводить.

В камору боярин заглянул. Князь Андрей глаза открыл:

   — А, Ерёма, умащивайся, ноги калачом сплетай. Сколь в Орду приезжаю, всё не привыкну.

   — Чать, не татарин.

   — Что слыхивал?

   — У мурзы Четы побывал, два десятка шкурок беличьих поднёс, язык развязал. Сказывал, баскак Ахмат тобой недоволен, выход-де мал, и то до ханских ушей докатилось.

   — Ахматка подл, а я уж его ли обижал? И откуда выходу богатому быть, скудеет земля.

Промолчал Ерёма, а князь спросил:

   — В великом ли гневе хан?

   — Чета того не ведает.

   — И на том спасибо, знать будем, откуда ветер дует. Но Ахматкин навет ещё не такая печаль, я мыслил, брат Даниил наследил.

Великий князь повеселел:

   — Утешил, боярин, теперь Тохту бы улестить, поклоняться да посулить, ясак-де добрый баскак собирать будет.

   — Ещё прознал, будто Ахматка добивался получить сбор ясака в ростовской земле на откуп.

Князь посмотрел удивлённо:

   — Не сыты ли баскаки возмущением противу хивинца?

   — Мыслю, княже, отдал бы нам хан ярлык самим собирать выход ордынский: и Орде спокойней, и нам, гляди, чего перепадёт.

   — Ты, Ерёма, мудрец, однако о том не время речь вести, ныне оправдаться приехали. Ко всему, недовольство княжье вызовем, скажут, великий князь баскаком сделался, в своей земле откупщиком.

Помолчали. Но вот Ерёма спросил: