Даниил Гранин. Хранитель времени

История — всегда версия. Тем более для писателя. Ведь она не просто населена людьми — одушевлена ими. Их психологическими состояниями, настроениями, взглядами, моралью, нравственностью. Клубок противоречий, острых, зачастую драматичных. Потому и литература о Петре настолько противоречива. Я убедился: у каждого свой Петр, и совместить их всех, свести в нечто единое попросту невозможно. Поэтому и я не могу становиться на чью-то одну точку зрения, не обретя своей. Среди разных граней — военной, дипломатической, государственной — я нашел свое, отдельное, и, как мне казалось, то, что составляло главное качество петровской личности: он — ученый, естествоиспытатель, инженер, знаток корабельного, строительного, токарного и множества других дел, человек технической сметки и хватки. Это по-новому определяло многие поступки Петра, мотивы его поведения.

Еще один важный момент. Петр существует в нашем сознании как-то одиноко. Но он жил и действовал в живом окружении людей. Екатерина, Меншиков, Шереметев… Без них мы представляем себе Петра не таким, каким он был, и не так полно, как в реальной жизни. Его среда — близкие и чужие ему люди, соратники, сподвижники и недруги, противники знакомы нам меньше и хуже. Они помогают судить о Петре по законам того времени, а это для нас нынешних — самое главное. Стало быть, дойти до этих законов, понять, постичь их — вот задача, трудная и сложная, но важнейшая».

Из интервью Д. Гранина журналу «Вопросы литературы» 15.05.2005 г.

«Петр хочет сделать новую столицу прекрасной. Он приглашает из Европы зодчих, садовников, резчиков, архитекторов, бронзовщиков. Каким-то образом получилось, что почти все они оказались мастерами своего дела. Шлютер, Леблон, Растрелли — и отец, и, разумеется, сын, Трезини, Микетти, Филипп Пильман. Вряд ли таланты собрались в таком количестве случайно. Петровские замыслы увлекали художников своей грандиозностью. Он умел ставить им чисто художественные задачи. По мере завершения военных усилий в нем росла потребность украсить бедную на искусства российскую жизнь. Теперь, когда страна получила победоносный флот, артиллерию, кавалерию, стало видно, что этого мало. Страх, который Россия внушает, еще не возвеличивает ее. Ей нужна красота…

Когда-то Лейбниц рассказывал Петру, как страдает брошенное в землю зерно, прежде чем произвести плод. Страдание зерна — это запомнилось. Так он выстрадал Петербург, да и Петергоф тоже. Но зато какие плоды, какая красота выросли на этих болотах».

Д. Гранин. Вечера с Петром Великим

«— По расхожему стереотипу, Петр только тем и занимался, что рвал связь времен, ломал отечественную историю через колено, переиначивал все русское на чужое, иностранное. А вот в «Вечерах» есть такой эпизод. Царь повелевает начать изготовление изразцов по новой голландской технологии, но рисунки на них приказывает наносить русские. В Вашей трактовке, по-моему, Петр задумывается над тем, как, обрубая старые ветви, открывая путь новым, не повредить все же и корни. И это особенно важно усвоить во времена, когда мы беспечно, бездумно роняем эстафетную палочку нравственных законов, обычаев, традиций, передаваемых от поколения к поколению. Правильно ли я Вас понял?

— Тезис о том, что Петр рвал связь времен, стриг бороды, заставлял одеваться на заграничный манер, вводил принудительные ассамблеи — все это нельзя рассматривать вне контекста тогдашнего выхода России как новой мировой державы на европейскую арену. Бороды-то он стриг принудительно. Но ведь потом, после его смерти, никто не стал их снова отращивать. Петровские новинки прижились. Да, он заставил дворян одеваться в более удобное, чем дедовские кафтаны, европейское платье. Но никто потом не полез назад в кафтаны. Он, опять же силой, послал молодых людей учиться в Европу. Кто-то учиться не стал и вернулся домой Митрофанушка-Митрофанушкой. Но кто-то — и, пожалуй, таких большинство — учился на совесть и составил потом интеллектуальную элиту новой, молодой России.

Не все сопротивлялись петровским реформам. Молодому дворянскому поколению они импонировали. Так что реформы эти не были насилием над русской жизнью. Они отвечали назревшим новым ее потребностям. Петр не насиловал Россию, нет! Он лишь толкал ее в европейское просвещение. И это совпало с потребностью времени.

Это не исключает и не оправдывает, конечно, ту жестокость, с которой петровские реформы проводились. Однако у этой черты в характере первого русского императора были свои личные мотивировки. Петр начал с того, что рубил головы стрельцам. Но эти стрельцы когда-то на его, тогда еще мальчика, глазах растерзали его родню. И что вы думаете, в европейской истории было меньше тогда жестокости и крови? Не Европе упрекать нас в жестокостях Петра!»

Из беседы Д. Гранина с К. Смирновым (Новая газета. 8.07.2011 г.)