Даниэль Друскат

Оба направились к стойке, остановились там, повернувшись лицом к лицу. Потом, печатая шаг, как солдаты при смене караула, пошли навстречу друг другу, на минуту вытянулись по стойке «смирно» и под ликующий гомон гостей расцеловались в обе щеки.

Хильда не очень-то любила подобные развлечения. К тому же она заметила, что Аня с Юргеном тоже с насмешливой улыбкой наблюдают за действиями старших. Надо бы отослать их домой, незачем детям до поры до времени видеть все это.

Зато Анне Прайбиш представление понравилось. Она подала мужчинам полные до краев рюмки, и сотни складочек на ее лице сложились в маску, которая явно должна была выражать благосклонность. До глубокой старости Анна сохранила известную симпатию к крепким мужчинам с военной выправкой, а кроме того, она радовалась успеху своей мирной миссии.

«Ваше здоровье!»

Солдаты еще раньше, прямо с озера, вернулись в часть, однако Макс ухитрился задержать музыкантов: завтра они сыграют в честь генерала. Теперь они выстроились в передней, взялись за инструменты и снова грянуло: «Подари сердечко и скажи мне: «да» — да так, что у Анны в буфете задребезжали стаканы.

«Танцы по спецзаказу!»

Сам Макс танцевать ленился, но подвел Даниэля к Хильде:

«Покажите-ка класс!»

Танцевали они не поймешь что, то ли уанстеп, то ли польку, — жуть, а не музыка! — слова друг с другом не скажешь, и все же Хильде нравилось, как Даниэль ее вел, как ритм трескучей музыки соединил их, как он держал ее в объятиях. Она чувствовала спиной его руку, чувствовала его тело... Как давно она не танцевала... не то уанстеп, не то полька, ей чудилось, будто она танцует вальс, танцует перед ним на лугу, как тогда летом... он все такой же стройный... боже, неужели за все эти долгие годы в ней не умерла нежность к Даниэлю?

Что за мысли?

Она помнила его тело, которое столько раз ласкала, пушок на груди... сколько раз они лежали у озера или в высокой траве на лесной прогалине, там, на пригорке под липой.

Лето, и липа благоухает, глаза Хильды широко раскрыты, она видит небо над собой, и облака, и лицо Даниэля, потом глаза закрываются... Старуха, почти сорок, а в ту пору она была ничуть не старше этих вот двоих детей, такая юная, но тогда все было иначе, и в самые счастливые минуты она всегда замечала в глазах Даниэля легкую грусть, как сейчас во время танца... или она ошибается, и мужчина тоже умеет хранить чувство к женщине, которую некогда любил? Если так, мужчина, наверно, сумел сберечь многое.

Грустные глаза... ей пришлось тогда опечалить Даниэля еще больше. Боже мой, тот день, тот давно ушедший день. Крестьянской дочери редко удается выйти замуж по выбору сердца, так уж повелось, и в новые времена тоже бывало... Ах, любовь! Она проходит, как проходит юность, как все на свете.

А что остается, когда любовь уходит? Общие заботы о детях, о доме, о хозяйстве или работа, которую делают сообща... Ах, любовь...

И половина женщин, как она читала, не получают в любви физического удовлетворения, отдаются мужчине, потому что ему это нужно, сами же ничего почти не чувствуют, не подозревают, чего они лишены, и не страдают от этого, тоже живут... Ах, любовь...

Поворот, и еще поворот, и еще... Не так быстро, Даниэль, я задыхаюсь, что это? А, Даниэль? — не музыка, а кошмар, слова не вымолвишь, но улыбнуться, почувствовать друг друга... ты тоже чувствуешь меня... ах, когда ты улыбаешься, не знаю, я не так уж и уверена в себе, Даниэль... нам обоим по сорок, и это ведь слишком глупо, так не бывает, и ведь все было страшно давно, тогда на озере, в высокой траве... мы любили друг друга.

Вот и кончился танец.

Даниэль взял ее за руку и отвел на место. Легкий поклон:

«Большое спасибо».

У стойки Макс, передразнивая танцевальные движения Хильды, слегка повертел бедрами, потом скорчил гримасу, долженствующую изображать восхищение, и воскликнул:

«Анна, хватит цедить по капельке. Переходим к грандиозной пьянке! Я, в конце концов, не бедняк. Итак: пять бутылок на стол. И ставлю еще бочку!»

«Вот это да!» Вот это общине по вкусу. Штефан ставит, и пусть, коли ему охота.

«А теперь, ну-ка, до дна! И еще раз сначала!»

«Жаль, Даниэль, я бы с удовольствием еще поговорила с тобой».

«Останься».

«Терпеть не могу разнузданного пьянства. И кичливости Макса не переношу». — Она поднялась и взяла со спинки стула платок.

Макс остановился перед ней, держа в каждой руке по полной рюмке:

«Что случилось?»

«Я ухожу».

«Вот те раз!»

«Макс, не пей много!»

«Ну, детка, смелей!»

«Не хочется».

«Не хочется, так сделай ради меня и ради людей, выпей-ка со мной — и уйдешь. Понимаешь?»

Все это с лучезарной улыбкой. Он сунул ей рюмку, она взяла. Макс источал неотразимое обаяние, какое нередко свойственно толстякам, он чокнулся с ней, отставив мизинец, и умильно сказал:

«Твое здоровье, лапочка!» — Но движения у него были слишком размашисты, как у всякого пьяного, и шнапс выплеснулся Хильде на платье. Она откинула голову, поворот на каблуке — и ушла, забрав с собой детей.