Даниэль Деронда

Потом сел к окну и застыл, глядя на лужайку и покрытые инеем кусты, на которые солнце бросало слабые лучи, похожие на грустную улыбку Рекса. Он чувствовал себя так, словно родился заново и не знал, что делать, оставив прежние интересы в жизни прошлой. Анна сидела рядом и притворялась, что вышивает, но на самом деле с тоской наблюдала за братом. За живой изгородью сада лежала дорога, на которой вскоре показалась нагруженная бревнами телега. Лошади тянули ее из последних сил, а возница бежал рядом с первой упряжной и щелкал кнутом, опасаясь, что та свернет в сторону. Рекс будто внезапно очнулся, с интересом проводил телегу взглядом, пока та не скрылись из виду, а потом стал ходить по комнате. Миссис Гаскойн к этому времени уже ушла. Когда брат снова опустился в кресло, Анна увидела в его взгляде тягу к общению и не смогла остаться безучастной. Усевшись на низкую скамеечку у его ног, она взглянула на него, словно умоляя: «Поговори со мной».

И Рекс заговорил:

– Я скажу тебе, о чем думаю, Нэнни. Хочу поехать в Канаду или еще куда-нибудь.

– О, Рекс, только не навсегда!

– Навсегда. Я построю хижину в уединенном месте – чтобы вокруг стеной возвышались деревья и стояла абсолютная тишина – и буду зарабатывать на жизнь тяжелым трудом на вырубке леса.

– А меня с собой возьмешь? – спросила Анна со слезами на глазах.

– Разве это возможно?

– Больше всего на свете я хочу уехать вместе с тобой. К тому же переселенцы, как правило, переезжают на новые земли вместе с семьями. Я лучше отправлюсь в дикие края, чем останусь здесь, в Англии. Буду разводить огонь, чинить одежду, готовить еду. А хлеб научусь печь еще до отъезда. Ничего лучше быть не может. Это похоже на нашу детскую игру: помнишь, как мы строили хижину из одеял и сидели там с игрушечными кастрюльками и тарелками?

– Родители тебя не отпустят.

– Когда я все объясню, отпустят. Нашим отъездом мы сбережем семье деньги, и папа сможет больше истратить на обучение мальчиков.

Они обсуждали этот вопрос еще не раз, прежде чем объявить о своем решении отцу.

Разговор произошел в кабинете мистера Гаскойна, когда тот остался один. Матушку не хотелось расстраивать раньше времени, к тому же она всегда соглашалась с любым решением супруга.

– Итак, дети мои! – жизнерадостно приветствовал мистер Гаскойн сына и дочь. – Рекс, приятно снова видеть тебя здоровым.

– Можно нам немножко посидеть с тобой, папа? – спросила Анна. – Рекс хочет кое-что сказать.

– Конечно. Я всегда готов выслушать.

Все трое представляли заметную, достойную внимания группу, объединенную очевидным фамильным сходством: высокий лоб, прямой нос, короткая верхняя губа, сильный и четко очерченный подбородок, одинаковые глаза, и даже цвет лица один и тот же. Седой отец выглядел массивным; лоб его пересекала морщина, углублявшаяся всякий раз, когда он говорил с особым увлечением; привычка принимать решения и управлять наделила его властной сдержанностью манер. Рекс показался бы портретом отца в молодости, если бы можно было представить мистера Гаскойна без определенных планов и принципов, с разбитым сердцем и душевной болью, скрывать которую он умел не лучше раненого животного. Анна же являла собой миниатюрную копию Рекса: ее лицо повторяло каждое выражение лица брата, словно на двоих они делили одну душу.

– Ты знаешь причину моего страдания, отец, – начал Рекс, и мистер Гаскойн кивнул.

– К жизни в этой части мира я больше не пригоден. Не сомневаюсь, что возвращение в Кембридж бесполезно. Учиться я больше не могу. Провалю экзамены, и все затраты окажутся напрасными. Хочу получить ваше согласие начать другую жизнь, сэр.

Мистер Гаскойн кивнул уже не так уверенно, морщина на лбу заметно углубилась.

– Если вы дадите мне немного денег, то я бы отправился в одну из колоний, чтобы работать там на земле.

– Со мной вместе, папа, – добавила Анна. – Ведь Рексу потребуется женщина, чтобы вести хозяйство. Мы оба никогда не вступим в брак, и зажили бы счастливо. Конечно, уехать от вас с мамой нелегко, но вам надо воспитывать остальных детей, а мы больше хлопот не доставим.

Анна встала и подошла к отцу. Мистер Гаскойн не улыбнулся, но обнял дочь, посадил на колени, словно исключив из разговора неразумное дитя, и обратился к сыну:

– Признаешь ли ты, что жизненный опыт дает мне право судить за тебя, что я в состоянии решить практические вопросы лучше, чем решишь их ты?

– Да, сэр.

– Возможно, ты признаешь также – правда, не хотелось бы это подчеркивать, – что сыновнее почтение обязывает тебя считаться с моими суждениями и желаниями?

– Я еще ни разу вам не противоречил, сэр. – В глубине души Рекс чувствовал, что не сможет уступить отцу в главном требовании: отказаться от путешествия в колонии и вернуться в Кембридж.

– Но сделаешь это, если утвердишься в поспешном и глупом решении и не прислушаешься к суждениям, подсказанным мне жизненным опытом. Полагаю, ты уверен, что пережил тяжкий удар, изменивший все твои склонности, притупивший мозг, лишивший способности ко всякому труду, кроме самого грубого, и навсегда отвративший от общества. Я прав? Так ты считаешь?