Даниэль Деронда

Стены давили, комната казалась тюремной камерой. Все бесполезно: пока этот человек дышит, власть останется за ним. Его слова жгли как раскаленные пыточные щипцы, а сопротивление ему напоминало поведение глупого, не умеющего оценить последствий животного.

Лодка была заказана, и незадолго до полудня Гвендолин вместе с мужем отправилась к причалу, чтобы посмотреть ее. Грандкорт совершенно успокоился и с презрительным удовлетворением принимал внимание моряков к английскому лорду – владельцу прекрасной яхты, зашедшей в порт для ремонта. Истинный англичанин, он свободно чувствовал себя в море и управлял парусом так же уверенно, как лошадью. Гвендолин ощущала в муже возбуждение, подобное тому, которое он заметил в ней утром. Морская прогулка действительно была важна для Грандкорта. Он обладал редкой физической выносливостью, любил опасность и гордился этими качествами. Кроме того, сумев настоять на своем, он победил в очередном противостоянии с Гвендолин.

Они снова появились на причале в пять часов. Красивая английская пара обратила на себя внимание всех собравшихся на берегу. Гордые, бледные и спокойные, без тени улыбки на лицах, супруги двигались подобно облеченным сверхъестественной миссией существам.

В толпе послышались разговоры о возможной перемене ветра и необходимости проявлять осторожность при разворотах, однако самоуверенная осанка Грандкорта говорила о том, что он все знает сам и в советах не нуждается.

Как только лодка вышла в море, Гвендолин погрузилась в тяжелые размышления. Больше всего она боялась не природных опасностей, а собственных дурных помыслов; боялась ненависти к мужу, в этот день достигшей крайнего напряжения. Сидела на виду у мужа и под его руководством управляя румпелем, она думала о Деронде и убеждала себя, что он не уедет, не увидевшись с ней, так как понимает, что ей нужна помощь. Ощущение его близкого присутствия не позволяло мыс-ленно совершить зло. И все же роковые образы быстро надвигались и обступали со всех сторон, напоминая о зловещих планах….

Лодка по воле мирного ветра направлялась на восток; легкие облака заволокли небо; день клонился к закату. Повсюду вокруг мелькали большие и малые паруса: то приближаясь, то удаляясь, они напоминали жизнерадостную, дружелюбную компанию. Великолепный город виделся сквозь дымку, а над ним в отрешенной неподвижности нависали горы. Внезапно Гвендолин выпустила из рук румпель и едва слышно пробормотала:

– Господи, помоги!

– Что случилось? – удивился Грандкорт, не разобрав слов.

– О, ничего особенного, – ответила Гвендолин, выйдя из задумчивости и снова взявшись за веревки.

– Разве тебе не нравится прогулка? – спросил Грандкорт.

– Очень нравится.

– Теперь ты согласна, что не может быть ничего приятнее?

– Согласна. Лучше не бывает. Давай останемся в море навсегда, как «Летучий голландец»! – горячо воскликнула Гвендолин.

Грандкорт пристально взглянул на нее и предложил:

– Если хочешь, завтра утром можем отправиться на лодке в Специю, а яхта придет за нами туда.

– Нет. Так лучше.

– Хорошо. Значит, завтра повторим прогулку. А сейчас пора возвращаться в порт. Пожалуй, буду менять галс.

Глава V

Когда Деронда встретил на лестнице супругов Грандкорт, он был занят серьезными размышлениями – только что матушка пригласила его на вторую встречу.

Через два часа после этой встречи стало известно, что княгиня Хальм-Эберштейн покинула отель. Таким образом, его цель пребывания в Генуе была достигнута, и ничто не мешало Даниэлю отправиться в Майнц, чтобы предъявить письмо Джозефу Калонимосу и завладеть фамильной шкатулкой. Однако странное смятение, не воплотившееся в конкретные причины, удержало его в Генуе.

Вернувшись к себе после беседы с матушкой, Деронда долгое время оставался во власти воспоминаний, с новой эмоциональной остротой проживая волнующие сцены. В одиночестве он дал волю слезам, с глубоким состраданием оплакивая жизнь такой близкой и в то же время такой далекой женщины. Он увидел мир вдруг переменившимся: его надежды и страхи стали другими, как будто в ночной тьме по ошибке прибился к чужому стану, а с восходом солнца обнаружил, что его спутники разбили лагерь поблизости. Он с трепетом ощущал воображаемую, но оттого не менее тесную, связь с дедом, одержимым сильными чувствами и дорогими сердцу мыслями, которые теперь воскресали в нем самом. Во время этих долгих раздумий постоянно присутствовали Мордекай и Майра: оба молчали, но крепко держали его за руки.