Даниэль Деронда

Разве могла она на что-нибудь жаловаться? Яхта оказалась восхитительной. Каюта выглядела безупречно: аромат кедра, мягкие подушки, шелковые шторы, зеркала. Экипаж соответствовал образу этой элегантной игрушки: был даже один матрос с бронзовым загаром, белоснежной улыбкой и серьгой в ухе. Мистер Лаш отсутствовал: подготовив все необходимое, скромно вернулся в Англию. Больше того, поначалу путешествие очень нравилось Гвендолин. Морской болезнью она не страдала, а подготовление судна к выходу в море внесло разнообразие в серые будни и удовлетворило ее жажду повелевать. Стояла великолепная погода, и яхта шла вдоль южного берега, где даже размытая дождями и высушенная жарой глина походила на драгоценный камень. Гвендолин могла бесконечно витать в голубом пространстве и наяву мечтать о счастливом, свободном от печалей мире.

Но что может утолить сердечный голод, лишающий человека способности видеть красоту и превращающий всякое удовольствие в нестерпимую муку? Какой мусульманский рай способен погасить яростный огонь нравственного страдания и возмущенной совести? В то время как Гвендолин восседала на подушках, любуясь вечерним великолепием моря и неба, и надеялась, что шагавший взад-вперед по палубе Грандкорт не остановится рядом, не посмотрит в ее сторону и не заговорит, где-нибудь в отдаленном уголке мира какая-нибудь другая женщина, вынужденная думать о цене яиц к обеду, радостно прислушивалась к шагам возвращавшегося с работы мужа.

Догадывался ли Грандкорт, что происходит в душе жены? Да, он знал, что она его не любит. Но разве любовь необходима? Гвендолин находилась в его власти, а он не привык утешаться мыслью, в отличие от более жизнерадостных людей, что все окружающие его любят. Однако Грандкорт не представлял, что жена способна питать к нему особое отвращение. С какой стати? Сам он лучше всех знал, что такое личное отвращение. Знал, до чего безвкусны и фамильярны его знакомые мужчины и женщины; как глупо и самодовольно ухмыляются; как мерзко размахивают носовыми платками; как ужасно одеваются; как отвратительно пахнут лавандовой водой; как неприятно таращат глаза; как тупо докучают ненужными разговорами. До свадьбы такой уничтожающий взгляд на окружающих сближал Гвендолин и Грандкорта: нам известно, что его язвительные комментарии казались ей чрезвычайно привлекательными. Он даже понял ее неприязнь к Лашу. Но как он мог допустить неприязнь к самому себе – Хенли Грандкорту? Некоторые люди умудряются не только утверждать, но и верить, что внешнего мира не существует, а кое-кто даже считает себя достойным объектом молчаливой ненависти женщины. Однако Грандкорт не принадлежал ни к тем ни к другим. Всю жизнь он имел основание считать себя чрезвычайно привлекательным мужчиной, непохожим на человека, способного вызвать отвращение у обладающих тонким вкусом женщин. Он не имел понятия о нравственном отвращении и никогда не поверил бы, что презрение и осуждение могут сделать красоту более отвратительной, чем уродство.

Как же Грандкорт мог понять чувства Гвендолин?

Между собой оба вели себя безупречно и не вызывали подозрений даже у иностранной горничной и личного, чрезвычайно опытного лакея Грандкорта, а уж тем более у экипажа, видевшего в них образцовую великосветскую пару. Общение супругов заключалось главным образом в благовоспитанном молчании. Грандкорт не делал юмористических замечаний, в ответ на которые Гвендолин могла бы улыбнуться или не улыбнуться, да и вообще не отличался любовью к пустым разговорам. Он соблюдал безупречную вежливость: при необходимости укрывал жену шалью или подавал какую-нибудь нужную ей вещь, а Гвендолин не позволяла себе опускаться до вульгарности, отвергая или грубо принимая обыкновенную любезность.

Глядя в подзорную трубу на берег, Грандкорт сообщал:

– У подножия той горы растет сахарный тростник. Хочешь посмотреть?

– Да, с удовольствием, – отвечала Гвендолин, помня, что ей следует проявить интерес к сахарному тростнику как к любому первому попавшемуся предмету, выходящему за пределы личной сферы.

Затем Грандкорт долго мерил шагами палубу, время от времени останавливаясь, чтобы указать на белеющий на горизонте парус, и, наконец, садился напротив жены, не спуская с нее своего властного, оценивающего взгляда, словно она была украшением яхты, в то время как Гвендолин придумывала хитроумные способы не встречаться с ним глазами. За обедом он сообщал, что фрукты начинают портиться и надо будет зайти в ближайший порт, чтобы купить свежих. Или, заметив, что жена не пьет вино, интересовался, не хочет ли она какого-нибудь другого сорта. На подобные обращения леди должна была отвечать соответствующим образом. И даже если бы она пожелала затеять ссору по какому-нибудь важному вопросу, поссориться с Грандкортом было все равно что ссориться с ядовитой змеей, без приглашения свернувшейся в каюте. Да и какая гордая, наделенная достоинством женщина станет ссориться с мужем на яхте, бороздящей просторы Средиземного моря?