Дань псам. Том 2

Перед глазами балансирует определенность, но она вот-вот рассыплется в пыль. Неуверенность делается законом, воцарившимся над всеми прочими. Для барда это время окрашено в минорные тона, оно – долгая хрупкая нота, грустная интерлюдия. В воздухе плавает печаль, и мысли его сейчас – о том, что заканчивается.

Когда он достигает ворот, его быстро и без вопросов проводят к главному зданию и сквозь основной коридор – в сад за высокими стенами, по которым струятся ночные растения, их влажные цветы раскрыты, чтобы пить сгущающийся сумрак. Телохранитель в маске уходит, бард на время остается в саду один и стоит неподвижно. Воздух пахуч и сладок, пространство между стен заполняют звуки текущей воды.

Он вспоминает негромкие песни, что пел здесь безо всякого аккомпанемента. Песни сотен народов из десятков миров. Голос его сплетал воедино фрагменты наступающей Тени, связывал между собой прошедший день и спешащую ему на смену ночь.

В музыке и поэзии есть секреты. О них мало кто знает, и еще меньше тех, кто их понимает. В их власти проникать в слушателя незаметно, словно воспоминание об аромате, тихо, словно шепот, и однако менять тех, кому это даровано, вводить в инстинктивный транс, когда заботы уносятся прочь, когда возможно любое величие – и даже доступно, стоит лишь руку протянуть.

Опытный бард, мудрый бард знает, что в круговороте дня и ночи есть такие мгновения, когда путь к душе слушателя делается гладким, беспрепятственным, когда череда массивных дверей распахивается от легчайшего прикосновения. Из всех секретов этот – самый драгоценный. Сумерки, полночь, и тот странный период внезапного пробуждения, что зовется «стражей» – о да, ночь и ее неслышное приближение, они у каждого в сердце.

Услышав за спиной шаги, он оборачивается.

Она стоит перед ним, черные волосы переливаются, на лице не оставили следов ни солнце, ни ветер, глаза – точно идеальное отражение фиолетовых цветов на стене сада. Сквозь белое льняное платье он может видеть очертания ее тела, эстетически совершенные изгибы и округлости – те линии и формы, что шепчут на своем собственном тайном языке, пробуждая желание в душе мужчины.

Он знает, что дорога к сердцу пролегает через любое из пяти чувств.

Госпожа Зависть внимательно смотрит на него, и он не возражает, поскольку, в свою очередь, смотрит на нее.

Они могут поговорить о сегулехах – мертвых, в бочках, или живых, что служат в усадьбе. Могут обсудить то, что, как оба они чувствуют, стремительно приближается. Он может рассказать про свой гнев, его безмолвную, убийственную сталь, столь холодную, что прикосновение к ней обжигает, – и она прочтет в его глазах, что слова не лгут. Быть может, она станет бродить по скромному садику, кончиками пальцев касаясь трепещущих лепестков, и говорить о желаниях, что таила в себе так долго, почти перестав чувствовать мириады корешков и побегов, которые они пустили в ее душу и тело – а он, быть может, предостережет ее насчет связанных с ними опасностей, риска, с которым ей предстоит столкнуться и, более того, принять его – а она лишь вздохнет и кивнет, понимая заключенную в его словах мудрость.

Насмешливый флирт, ошеломляющую самовлюбленность и прочие способы себя развлечь, которыми Госпожа Зависть пользуется, общаясь со смертными этого мира, в сад она с собой не взяла. С тем, кто ее ожидает, такое не требуется. Рыбак кель Тат немолод – и она иной раз сомневается, что он вообще смертен, хотя выяснять не рискует, – да и божественным телом не обладает. Однако среди его даров, если она решится унизить его и себя подобным перечислением, числятся голос, мастерское владение лирой и еще дюжиной странных инструментов, а главное, взгляд, выдающий рассудок, который все видит, который прекрасно понимает все то, что видит, а также значение того, что скрыто и останется скрытым, – да, рассудок, что проступает сквозь взгляд и во множестве намеков, посредством которых он и приоткрывает свою манеру видеть, свою поразительную способность к состраданию, которую может принять за слабость разве что совершеннейший болван.

Нет, над этим мужчиной она издеваться не стала бы – да, сказать по правде, и не могла.

У них нашлось бы много что обсудить. Но они просто стояли, глядя в глаза друг другу и не отводя взгляда, а вокруг сгущались полные ароматов и секретов сумерки.

Достигни бездны, пошвыряй туда ошеломленных богов! Небо лопается, день сменяется ночью, потом оно лопается снова, обнажив плоть пространства и кровь времени – смотрите, как оно рвется, как брызжут сверкающими красными каплями гибнущие звезды! Моря выкипают, земля плавится, исходя паром.

Госпожа Зависть обрела возлюбленного.

Поэзия и страсть возвещают об одном и том же, и да, это та самая тайна, что заставляет даже душегубов и безмозглых болванов стонать по ночам.

Обрела возлюбленного.

Возлюбленного.

– Мне снилось, что я беременна.

Торвальд застыл в дверях и наконец откликнулся – чуть поздней, чем следовало:

– Так это же замечательно!

Тисерра, стоявшая у стола со своим последним гончарным экспериментом в руках, озадаченно взглянула на него.

– Полагаешь?