Дань псам. Том 2

– Как тебе будет угодно, но имей в виду – наездник у этого зверя есть не всегда. Подозреваю, что и зверь под тобой нередко охотится в одиночку.

– Я это осознаю.

Она привстала на своем шатком насесте и, ловко сбежав по стволу вниз головой, невесомым прыжком приземлилась на мягкую лесную почву.

– Почему ты так о них беспокоишься?

– Не знаю. Наверное, мне их жаль.

– В сердцах таких, как мы, господин, нет места для жалости.

– Я с тобой не согласен. Это дар, на который мы способны, когда владеем звериной душой. Худ свидетель, единственный дар!

– Кто такой Худ?

– Бог Смерти.

– Кажется, ты пришел из очень странного мира.

Вот так неожиданность. Остряк помолчал, потом спросил:

– А ты откуда, госпожа?

– Из города под названием Новый Морн.

– Я знаю руины, которые зовутся Морн.

– Мой город не в руинах.

– Быть может, ты из времен еще до пришествия Худа.

– Быть может. – Она потянулась, сияющие глаза сузились, превратились в щелки. – Скоро я уйду, господин. Если в этот миг ты все еще будешь рядом, пантеру это вряд ли обрадует.

– Да? И у нее достанет неосторожности напасть на меня?

– Чтобы встретить свою смерть? Нет. Но я не хочу и того, чтобы она испытала ужас.

– Ага, значит, все-таки жалость?

– Нет. Любовь.

Да, теперь он понимал, что столь великолепных животных можно любить, а способность вселяться в их души считать величайшим из даров.

– Я ухожу, госпожа. Встретимся ли мы снова?

– Похоже, господин, что ночь у нас общая.

Она скользнула прочь, и Остряк, даже несмотря на свое исключительное зрение, потерял ее из виду всего через несколько прыжков. Развернувшись, он направился в противоположную сторону. Да, теперь он чувствовал, что и его собственная связь с этим местом слабеет, что скоро он тоже вернется в свой мир. К бесцветному, затхлому существованию, которое влачит там – полуслепой, полуглухой, закостеневший и неуклюжий.

Он громко взрыкнул от гнева, и невидимые обитатели леса вокруг него притихли.

Пока какая-то храбрая обезьяна прямо у него над головой не запустила в него палкой. Та громко ударилась о землю рядом с левой задней лапой, так что он подпрыгнул на месте и отскочил в сторону.

Из темноты вверху донеслось хихиканье.

В поле зрения Оврага вплыл вихрь хаоса, половину небосвода тут же пожрало бурлящее безумие – свинцовое, пузырчато-черное, оно выбрасывало из себя сверкающие серебряные щупальца. Было видно, как фронт урагана вздымает почву, превращая ее в бешеную стену из песка, камней и пыли, и неуклонно при этом приближается.

Перспектива неминуемого уничтожения его сейчас не слишком-то и пугала. Оврага волокло вперед за цепь кандальное кольцо на правой лодыжке. Большей части кожи он уже лишился – перед глазами виднелись в облачке красных брызг заляпанные грязью кости и хрящи единственного оставшегося локтя. Колени представляли собой примерно то же самое, только в увеличенной версии, а железное кольцо постепенно перегрызало кости голеностопа. Любопытно, что он почувствует, когда ступня все-таки оторвется? Он наконец-то застынет в неподвижности – вероятно, глядя, как кольцо на цепи, подпрыгивая, удаляется прочь. И окажется… на свободе.

Вот только должна ли пытка, в которую превратилось его существование, подразумевать еще и боль? Это казалось как-то… нечестно. Конечно, боли-то по сути уже и не осталось – он зашел слишком далеко, чтобы извиваться и дергаться, чтобы стонать и всхлипывать, – но воспоминание о ней сохранилось и пылало сейчас огнем у него в мозгу.

Цепь тянула его по каменистой россыпи, острые края булыжных осколков царапали спину, проковыривали все новые борозды в измочаленной плоти, стучали о череп, сдирая остатки волос и кожи. Но каждый раз, когда цепь дергалась и его на мгновение разворачивало, он впивался взглядом в преследующий вихрь.

От скрипучего фургона где-то впереди доносилась песнь страдания, за ним словно бы тянулся нескончаемый хор жалобных голосов.