Дань псам. Том 1

Самое невыносимое – это надежда. Более слабое создание, пережив подобное, расплакалось бы и сдалось, кинулось бы под колеса фургона да так бы и волочилось за ним искореженной грудой мяса и костей, вихляясь по камням и хлюпая по грязи. Апсал'ара же вернулась к себе в гнездо и продолжила ломать цепь.

В прошлом ей удалось похитить луну.

Она украла огонь.

Она скрывалась в тихих сводчатых переходах Лунного Семени.

Она была Госпожой воров.

А потом меч отнял у нее жизнь.

Так не пойдет. Совсем не пойдет.

Пес лежал на своем привычном месте – на гладком камне возле ручья. Вдруг он дернул шелудивой головой, взметывая облачко жужжащих насекомых, а через мгновение поднялся. Спину его покрывали шрамы, некоторые настолько глубокие, что обнажали плохо сросшиеся мышцы. Пес жил в деревне, но никому не принадлежал. Для местной своры он тоже был чужаком. Он не спал ни у чьего порога и никого к себе не подпускал. Даже лошади боялись оказываться рядом.

Глаза его, по общему убеждению, смотрели с какой-то глубокой горечью и даже грустью. Богом меченый, говорили уридские старейшины, а значит, пса нельзя ни прогонять, ни морить голодом. Это касалось всех вещей, которые отметили боги: их присутствие можно было только сносить.

Истерзанное бедро не мешало псу на удивление быстро семенить по деревне, прямо по главной улице. Дойдя до южной окраины, он не остановился и продолжил путь вниз по склону, виляя между замшелыми валунами и грудами костей, венчающих мусорные кучи.

Его уход привлек внимание двух девочек. Обеим до ночи посвящения во взрослую жизнь оставался примерно год. На вид они были похожи, как сестры, да и родились с разницей всего в несколько дней. Разговорчивостью ни одна из них не отличалась. Со стороны казалось, будто они прекрасно понимают друг друга без слов, подобно близнецам, хоть они и не близнецы. Вот и завидев уходящего из деревни пса, девочки обменялись безмолвными взглядами, собрали припасы и оружие, оказавшиеся под рукой, и отправились следом.

Их уход заметили, но делать ничего не стали.

Пес уводил девочек на юг – вниз по склонам родных гор, где кружили кондоры и завывали волки, предвещая зимнюю стужу.

На юг – в земли потомков ненавистных натийев, разносчиков войны и опустошения, истребителей и поработителей теблоров. Натийев, которые плодятся как лемминги, видимо, стремясь заполонить весь мир, чтобы в нем не осталось места более никому и ничему, кроме них.

Бесстрашием и целеустремленностью девочки не уступали псу. Им, конечно, было невдомек, что эти качества они унаследовали от отца, которого ни разу не видели.

Пес шел не оглядываясь и сохранял невозмутимость, даже когда девочки поравнялись с ним. Правду говорили старейшины: богом меченый.

Позже матери и дочери сообщили, что их дети сбежали. Дочь плакала, мать нет. Внизу живота у нее разливалась теплота, вызывая наплыв воспоминаний…

– О дряхлый город, привечающий путников…

Пустынная равнина под пустым ночным небом. Одинокий костер, такой слабый, что почти не виден среди закопченных, растрескавшихся камней, окружающих его. Невысокий толстяк с редкими сальными волосами, сидящий возле огня. На нем линялый красный жилет поверх льняной рубашки с запачканными манжетами, пышно рассыпающимися вокруг пухлых запястий. Круглое лицо кажется алым в трепещущих отблесках пламени. С небольшого бугристого подбородка свисают длинные черные волоски – увы, слишком жидкие, чтобы заплетать. С недавних пор толстяк завел привычку в минуты раздумий, даже самых поверхностных, крутить и поглаживать их. Впрочем, он прибегал к этому жесту и просто так, желая произвести на случайного наблюдателя впечатление, будто погружен в глубокие думы.

Вот и сейчас он поглаживал и крутил бороденку, хмуро глядя в огонь.

Как там пел тот седоволосый бард? Нынче вечером, на крохотной сцене «К'руловой корчмы», когда он сидел в зале, довольный своим положением в славном городе, который столько раз спасал?…

– О дряхлый город, привечающий путников…

– Мне нужно кое-что сказать тебе, Крупп.

Толстяк поднял глаза. Напротив него на втором камне сидел кто-то в накидке с капюшоном, протягивая тонкие бледные руки к огню. Крупп кашлянул и сказал:

– Давненько Круппу не приходилось быть таким внимательным и настороженным. С другой стороны, он давно заключил, что ты желаешь поведать ему нечто значительное, что никто, кроме Круппа, не достоин услышать.

В тени капюшона мелькнула тусклая искорка.

– Я не участвую в этой войне.

Крупп поглаживал хлипкую бороденку и упивался молчанием.

– Ты удивлен? – спросил Старший бог.

– Мой старый друг, Крупп всегда ожидает неожиданного – в конце концов, чего еще можно ожидать? Крупп поражен, однако сквозь его пальцы по славной бороде в голову пронеслась мысль. К'рул утверждает, что не участвует в войне. Да, не участвует, но тем не менее является в ней наградой.

– Только ты понимаешь это, мой друг, – молвил Старший бог со вздохом, затем наклонил голову. – Ты выглядишь печальным. Прежде я такого не замечал.