Дама в черном

Рультабий постучал в дверь Квадратной башни, перед которой мы очутились. Я спросил, не хочет ли он остаться наедине со своей матерью. Но, к крайнему моему недоумению, он ответил, что не нужно ни за что на свете оставлять его одного, «пока круг не замкнется», и мрачно прибавил:

– Если он вообще когда-нибудь замкнется!..

Дверь башни не открывалась. Он постучал вновь, тогда она приоткрылась, и через щель высунулось расстроенное лицо Бернье. Он, по-видимому, был очень недоволен, увидев нас.

– Что вам нужно? Что вам еще нужно?.. Говорите тише, госпожа в гостиной старого Боба… А старик все еще не вернулся.

– Пустите нас, Бернье… — приказал Рультабий, толкая дверь.

– Главное, не говорите госпоже…

– Да нет! Нет!..

Мы были в вестибюле башни. Там царил мрак.

– Что делает госпожа Дарзак в комнате старого Боба? — шепотом спросил у Бернье репортер.

– Она ждет… ждет возвращения господина Дарзака… Она не решается войти в комнату… да и я тоже…

– Ну, так идите к своей жене, Бернье, — приказал Рультабий, — и ждите, пока я вас не позову!

Рультабий распахнул дверь в гостиную старого Боба. Мы тотчас увидели даму в черном, или, вернее, ее тень, так как в комнате было еще очень темно: первые дневные лучи едва в нее проникали. Высокий темный силуэт Матильды вырисовывался у окна, выходившего во двор Карла Смелого. Она не шелохнулась при нашем появлении, но встретила нас словами, произнесенными таким прерывающимся, исполненным страдания голосом, что я его не узнал:

– Зачем вы пришли? Я видела, как вы шли по двору. Вы не уходили со двора. Вы знаете все. Чего вы хотите?.. Ведь вы поклялись мне, что ничего не увидите.

Рультабий подошел к даме в черном и взял ее за руку с бесконечной почтительностью:

– Пойдемте, матушка, — сказал он, и эти простые слова в его устах прозвучали нежно, но настойчиво. — Пойдемте!.. — И он потянул ее за руку.

Она не сопротивлялась. Как только он взял ее за руку, она стала во всем ему покорна — таково было мое впечатление. Тем не менее, когда он довел ее таким образом до дверей в злополучную комнату, она отшатнулась всем своим телом.

– Только не туда! — простонала она, прислонившись к стене, чтобы не упасть.

Рультабий взялся за ручку, но дверь оказалась заперта. Тогда он позвал Бернье, который по его приказанию открыл ее и сейчас же исчез.

Открыв дверь, мы заглянули в комнату. Какая картина! Комната была в невероятном беспорядке. И кровавая заря, проникая через широкие амбразуры, делала этот беспорядок еще более зловещим. Достойное освещение для сцены убийства! Сколько крови на стенах, на полу и мебели!.. Крови восходящего солнца и человека, которого увез куда-то Тоби… в мешке из-под картофеля! Столы, кресла, стулья — все было опрокинуто. Белье на постели, за которое человек в своей агонии, вероятно, безнадежно хватался руками, было сдернуто на пол, и на простыне отпечатался кровавый след пальцев. Мы вступили в этот хаос, поддерживая даму в черном, готовую, казалось, потерять сознание, в то время как Рультабий повторял ей своим нежным и умоляющим голосом:

– Так нужно, мамочка! Так нужно!

Едва мы усадили Матильду в кресло, которое я поставил на ножки, он сейчас же начал задавать ей вопросы.

Она отвечала односложно, движениями головы или руки. Я видел, что, по мере того как она давала объяснения, Рультабий приходил во все большее смущение, его одолевал страх. Он всеми силами старался успокоиться, но это плохо ему удавалось. Он говорил ей «ты», все время называл ее «Мама! Мама!» — чтобы придать ей бодрости… Но у Матильды уже не осталось присутствия духа. Она распростерла объятия, в которые Рультабий тут же бросился; это оживило ее, и она заплакала. Слезы немного облегчили боль от всех этих ужасов, которые тяготели над ней. Я сделал движение к выходу, но они оба удержали меня, и я понял, что им не хочется оставаться одним в кровавой комнате. Она прошептала:

– Мы свободны…

Рультабий опустился перед ней на колени и сказал с мольбой, своим нежным голосом:

– Чтобы быть уверенной в этом, мамочка… нужно рассказать мне все, все, что здесь произошло… все, что ты видела…