Дальше фронта

Самое же главное — ему самому эти люди нравились. Тот достаточно редкий случай, когда можно разговаривать, не подбирая слов и не задумываясь, правильно ли тебя поймут. При том, что жизненный опыт, культура, объем информации у них был поразительно, несопоставимо разный.

Особенно же были хороши женщины. Все, хотя и каждая по-своему. Ляхову остро захотелось, чтобы здесь сейчас оказалась и Майя. Ей бы наверняка понравилось. А на кого из присутствующих дам она похожа больше всего? С кем быстрее всех подружилась бы? Ему захотелось, чтобы с Ириной. Однако вряд ли. По типу ей ближе Лариса, но Майя, пожалуй, подобрее, помягче. У супруги Левашова слишком острый, оценивающий взгляд. И резкие движения.

После фуршета, длившегося минут сорок и преследовавшего целью плавно ввести гостей в компанию без лишних церемоний, все перешли в угловой обеденный зал с окнами от пола до потолка, выходящими на поселок, фьорд и лесистые склоны гор.

Очевидно, здесь застолье было лишь формой проведения деловых заседаний, потому что ели и пили гораздо меньше, чем говорили.

Корабельные стюарды, исполнявшие в замке роль официантов, вежливо и очень ловко рассадили Ляхова и его двойника достаточно далеко друг от друга. Очевидно, с какой-то целью. Сам Ляхов оказался между Ларисой Левашовой и Игорем Ростокиным.

Председательствующим и одновременно главным докладчиком выступил тот самый пресловутый и загадочный Александр Иванович.

На Ляхова он произвел сильное впечатление. Чем-то напоминал Чекменева, но только умением говорить убедительно и четко, отстаивать свою позицию и в конце концов подводить недавних оппонентов к солидарной позиции.

В остальном же он выглядел человеком простым, отнюдь не начальником и не диктатором, пересыпал речь шутками, часто недоступными постороннему человеку. И постоянно было видно: то, чем он вынужден заниматься, для него всего лишь неприятная, обременительная обязанность. Никакого удовольствия он от принятой на себя роли не испытывал. Но уж раз больше некому, пусть буду я…

Очень все это прозрачно читалось в его манере говорить, жестах, якобы случайных оговорках.

Одновременно Ляхов с острым профессиональным интересом наблюдал за поведением и реакцией на слова Шульгина остальных членов Братства. Положение, по своей земной должности, и глубокая личная заинтересованность обязывали.

Все они, безусловно, тоже были сильными личностями, каждая в своем роде. Но, как он заметил, поднятая Александром Ивановичем проблема по-настоящему задевала далеко не всех.

При том, что сам Ляхов пока еще не успел как следует понять, какие именно отношения связывают мужчин и женщин этой странной компании, каково внутри сообщества распределение ролей. На такое дело, по-хорошему, дня три нужно, а то и пять.

Несколько человек явно воспринимали слова о реальностях, ловушках сознания, межвременных мостах и развилках альтернатив просто как набор неких ритуальных образов, приблизительно, как рассуждения отцов церкви о постулатах вероучения воспринимают рядовые верующие.

Он догадался, что это как раз люди, для которых родными являются времена 1924 года и им предшествующие. К ним безусловно относились четверо — Кирсанов, Басманов, Белли и, что странно, спутница самого Шульгина Анна. Они не принимали участия в обсуждении, не бросали реплик и не задавала вопросов. Если только речь не шла о чисто практических делах.

Сам Ляхов тоже (в отличие от Вадима) до сих пор имел о рассматриваемых проблемах самое смутное представление, однако в целом они лежали в русле системы его мировоззрения. Потому и слушал он с интересом, и слова Александра Ивановича не вызывали внутреннего протеста. Впрочем, только в своей «научной» части. Этическая составляющая по-прежнему казалась ему сомнительной.

И еще ему казалась интересной реакция на происходящее господина Ростокина с его женщиной Аллой.

Тут, пожалуй, ситуация была обратная. По их лицам было видно, что они знают и понимают как бы даже не больше, чем сам Шульгин и его ближайшие единомышленники (как Ляхов успел вычислить), Новиков, Берестин, Левашов, Ирина, Сильвия.

Лариса и Наталья занимали, похоже, промежуточное положение в иерархии.

Кроме того, в лице Ростокина читалась гораздо большая личная заинтересованность в исходе совещания.

В чем причина этого, Ляхов пока не понимал. Но аналогия напрашивалась, исходя из его опыта практической медицины. Всегда он мог определить, разговаривая с родственниками больного, кто искренне и глубоко переживает за судьбу пациента, а кто изображает заинтересованность просто потому, что так принято.

А Шульгин при этом говорил очень интересные вещи. Хотя больше половины сказанного Ляхов не понимал просто от незнания предыстории.