Лукомский. Извините, Сергей Леонидович, согласиться с вами не могу решительно! Неужели у нас с вами такая короткая память? Неужели мы забыли всю бездумность, всю бездарность, если не сказать больше, нашего обожаемого монарха и его режима? Катастрофа продовольственного дела, катастрофа на транспорте, на заводах — мы то с вами знаем, что это не выдумка социалистов. Бездарность в делах внутренних известна каждому, а бездарность в делах военных, кто, как не мы с вами, ощущали ежеминутно? Итог войны на сегодня — восемь миллионов русских за четыре миллиона немцев — не приговор ли всему строю? Двух русских за одного немца — так, извините, воевать каждый балбес сможет! Романовы с тенью Распутина были обречены, и Февраль для страны был благом. Не случайно весь мыслящий генералитет встретил его с пониманием. Вспомните Брусилова: «Если выбирать между Россией и государством, я предпочитаю Россию». И Лавр Георгиевич поддержал Февраль решительно.
Корнилов. Да, был пленен поначалу.
Лукомский. Не наша вина, что либералы не справились с кораблем и посадили его на мель.
Корнилов. До сих пор стыдно, что имел несчастье согласиться и сам… лично… арестовал Александру Федоровну… Встретила меня достойно… ни слез, ни экзальтации… «Надеюсь, генерал, вы понимаете наше состояние, ведь вы же сами были в плену…» Не перегибаем ли мы, господа, палку, забрасывая их грязью?
Деникин
Марков. Страна совещаний, митингов и речей, а жрать нечего!
Лукомский. В мире сейчас нет страны более свободной, чем наша.
Деникин. Россия оказалась недостойной той свободы, которую она завоевала.
Лукомский. Поэтому мы и выступили.
Марков. Да, мы здесь, а Керенский в Зимнем.
Деникин
Марков. Я вас предупреждал, я вас умолял не верить этому прохвосту!
Деникин. Договоренность Керенского с нами была четкой, мы бросаем конный корпус на Петроград, чтобы разогнать Советы, а он…
Корнилов
Деникин. Страна накануне краха. Кто простит нас, если мы смиримся? И простим ли сами себя?
Лукомский. Меня идеология не интересует, только целесообразность. Черную работу — свернуть голову Керенскому — отдадим большевикам.
Корнилов. Вот это верно. Беспредельная любовь к гибнущей Родине повелевает нам оставаться на посту и вырвать отечество из липких рук. Передайте в Ставку, чтобы войска в случае выступления большевиков не вмешивались. Мы своей ошибки не повторим. Я шутить не люблю. Пусть теперь они пожирают друг друга — крайне левые умеренных и наоборот.
Керенский
Струве. Вот идиот! Как вы могли объявить Корнилова изменником и этим окончательно все погубить?
Керенский. Поднимая руку на меня, они поднимали руку на демократию в России!
Деникин. Признайтесь хоть здесь, что вы всегда думали не о России, а о себе. Ну, выбросили бы вас из Зимнего, сел бы там Корнилов, но наша Россия-то была бы спасена. А вы побежали за помощью к большевикам, вооружили рабочих, бросили страну влево… петлю на своей шее вы затягивали собственными руками, а здесь… здесь бесстыдно лжете, выгораживая себя!
Керенский. Это неслыханно! Простите, я не могу продолжать… Мне плохо…
Бухарин. Как говорил кто-то из классиков, «за взаимностью мордобоя дело прекратить». А генералам продолжить…
Лукомский
Корнилов. Нужна стройная система военной диктатуры, гарантирующая возвращение рек в берега. Я шутить не люблю… И если придется, к сожалению, сжечь пол-России и даже залить кровью три ее четверти… не мы сделали этот выбор. Подготовьте утром подробную дислокацию. Давайте выпьем, господа!
Марков. Господи… как мы будем их вешать!
Керенский