«Дальше… дальше… дальше!»

Троцкий. Феликс Эдмундович, это же так просто: все зависит от съезда, от его твердой политики.

Дзержинский. Вы в ней уверены? Я — нет!

Троцкий. Вот на это и надо направить усилия. Завтра съезд провозгласит переход власти к нам…

Дзержинский. А если не провозгласит? Если заколеблется? Пока что у нас всего 300 делегатов из 670…

Троцкий(убежденно). Большинство проголосуют с нами. Керенский, конечно, этому решению не подчинится, и тогда его ликвидация будет полицейским, а не политическим вопросом. Простым тактическим ходом — взятие власти через съезд Советов — мы решаем всемирно-историческую задачу без пролития крови. Просто и красиво.

Сталин. Вопросы, которые можно решить простым поднятием рук, — зачем выносить их на улицу?

Дзержинский. Значит, все, что мы сейчас делаем…

Троцкий. Это оборона, Феликс, это оборона и не более того. Но это отнюдь не значит, что все наши части не должны быть предельно мобилизованы и быть готовыми. Если хочешь, — активная оборона.

Дзержинский. Какая к черту оборона, когда правительство уже издало приказ об аресте ВРК! (Свердлову). Андрей, что ты молчишь?

Троцкий. Если правительство вздумает нас арестовать, то на крыше Смольного мы поставим пулеметы. Я сейчас дам указание. Но я такой прыти от правительства не жду. Оно парализовано, оно только и ждет взмаха исторической метлы, чтобы уступить власть.

Дзержинский. Нам Ленина не хватает, надо с ним советоваться. Давайте отправим за ним верную роту… ему давно уже пора быть здесь.

Сталин. Преждевременно. Мы не можем рисковать его жизнью.

Троцкий. Возьмем власть, и тогда Владимир Ильич въедет в Смольный с почетным эскортом (улыбается) и на белом коне… Итак, не даем себя спровоцировать на выступление, не даем себя втянуть, только отвечаем и…

Сталин. Ждем съезда. (Уходя.) Вернусь через минуту.

Троцкий. Да, безусловно, — ждем съезда.

Дзержинский(подсаживаясь к Свердлову.) Что ты молчишь?

Свердлов. У меня не выходит из головы его крик из последнего письма: «Оборона есть смерть вооруженного восстания».

КВАРТИРА ФОФАНОВОЙ. 8 часов 25 минут

Фофанова и Ленин, обложенный газетами, завтракают.

Фофанова. Ни в одном киоске «Рабочего пути» не было. Я даже на Финлядский вокзал съездила — нет, и никто ничего не знает.

Ленин. Странно. Что на улицах?

Фофанова. Как обычно… спешат на работу…

Ленин. Войск не видели?

Фофанова. Да нет вроде… Не волнуйтесь, Владимир Ильич, все образуется…

Ленин. Такой благоприятной ситуации, как сегодня, может не быть еще сто лет… Мы договорились, что начнем сегодня… Но если там опять возобладало желание ждать съезда — это полный идиотизм или полная измена.

Фофанова. Да ну, какая измена… ну, как так можно говорить?

Ленин. Нервничаю. А как вы думаете, легко мне быть в такой изоляции, когда на карту поставлено все? Почему они не хотят чтобы я был в Смольном?

Фофанова. Да вас же ловят.

Ленин. В Смольном не поймали бы… Все дело в том, что революции не терпят остановок. Надо всегда идти дальше, глубже… все время вперед… не забегать, но и не плестись… Только не останавливаться… дальше… дальше… как говорил Гете — «вайтер, вайтер» Вы когда вернетесь?

Фофанова. К восьми.

Ленин. По дороге передайте Надежде Константиновне сие послание.

Фофанова. Владимир Ильич, я знаю, вы, когда волнуетесь, начинаете ходить по квартире… у вас шаги тяжелые, мужские, а соседи снизу знают, что здесь только я живу…

Ленин. Хорошо, я постараюсь… я на цыпочках…

Фофанова. Когда вернусь, как обычно, сначала три раза позвоню.

СМОЛЬНЫЙ. 11 часов 30 минут

Сталин выходит на авансцену.

Сталин. Товарищи попросили меня обрисовать вам положение в городе, как оно складывается на этот час. В Военно-революционном комитете два течения. Первое — за немедленное восстание. Второе — сосредоточить сначала силы. Должен сообщить вам, что Центральный Комитет нашей партии присоединился ко второму продолжать сосредоточение наших сил. Мы делаем ставку на давление народа на съезд Советов. Старое правительство уступит место новому тем более мирно, чем сильнее, организованнее и мощнее выступят массы… (Отходит в сторону.) А теперь я хочу категорически протестовать против этой враждебной антипартийной вылазки театра. У меня никогда не могло быть общей позиции с Троцким. Это насилие, мы здесь не вольны, нас заставляют говорить черт знает что в угоду сомнительным взглядам, и мы вынуждены подчиняться! Я протестую.

Дзержинский. Сталин, оставьте театр в покое. Это ваши слова, это ваша позиция, все это было опубликовано в 22-м году в журнале «Пролетарская революция», и вы тогда не протестовали. Почему? Потому что мы все тогда были живы?