Далеко от неба

— Бог не выдаст, свинья не съест. По-разному, конечно, раскрутиться может. Только у меня предчувствие… — Ермаков трижды сплюнул. — В общем, нормальное предчувствие, сестренка.

— Послушает кто, подумают, правда, сестренка. Седьмая вода на киселе, сто верст — и те лесом.

— Сестренка, не сестренка, а общий родственник имеется, хотя и в позапрошлом веке. Ладно, родней мы еще посчитаемся. Выясним досконально, кто нам с тобой встречу здесь сообразил. Черт, леший или кто-нибудь совсем из другого ведомства. Ты пока свой детский сад сберегай. Сыщу клад, дворец для твоих приемышей выстрою. Ну, поцелуемся, что ль, перед дальней дорогой?

— И так уже изо всех ворот глаза пялят.

— Пускай глядят и завидуют. А то они тут уже и целоваться и улыбаться разучились.

Ермаков поцеловал свою дальнюю-предальнюю родственницу Наталью Ильину, и через минуту его видавший виды «уазик» скрылся за поворотом.

* * *

Стол был накрыт в бывшем «греческом» зале бывшей столовой, ныне частном заведении ее бывшего директора Епифанова, прозванного местным населением Фаном, поскольку был он, несмотря на свое исконно российское происхождение, широкоскул, узкоглаз, по-кошачьи неслышен, плавен и осторожен в движениях и поступках, большинство из которых тоже вполне отвечали восточному стилю — почти незаметные по исполнению и весьма впечатляющие по результату. Двухэтажное здание некогда единственной в поселке точки общепита его стараниями в короткое время было превращено в достаточно комфортное заведение питейного профиля, первый этаж которого был отдан под круглосуточную торговлю самыми разнообразными напитками, а второй оказался неопределенным заведением, по мере надобности превращавшимся то в зал для приема особых гостей, то в сдаваемую в аренду площадь для проведения редких свадеб и частых поминок, то в место «производственных совещаний», которыми местные чиновники именовали обыкновенные пьянки, поводом для которых могло послужить любое мало-мальски подходящее событие, хотя бы слегка способное закамуфлировать желание надраться до полного забвения окружающей действительности. Зимой подобные совещания случались чуть ли не каждую неделю, а в особо морозные или ненастные дни и того чаще. И еще это же помещение полноценно размещало коллективные гулянки завершивших сезон и возвращающихся из тайги охотников. Сначала возвращались пришлые, редко задерживающиеся в тайге больше месяца, соразмерно выбитому под это дело отпускному времени. Ближе к Новому году, когда морозы надолго переваливали за сорокоградусную отметку, выползали с ухожей и свои, местные. Отогревшись в баньке и бегло осознав происшедшие в доме за время почти четырехмесячного отсутствия перемены, спешили узнать, на какой день и час назначен всеобщий сбор для подведения итогов и последующего многодневного загула, редко заканчивающегося без тяжкого материального и физического урона для большей части собравшихся. Фан после Нового года, подсчитывая доходы, отделял от них невеликий процент и закрывал второй этаж на непродолжительный косметический ремонт, которого хватало до первомайских праздников, по давно заведенной традиции, лишенной какой-либо политической окраски, тоже отмечавшихся коллективно и бурно. Начальство приурочивало к этому времени вручение премий и почетных грамот. На премии особо глаз не клали, поскольку их тут же полностью разменивали на спиртное. К получившим же грамоты относились завистливо и ревниво, поскольку «грамотеи» могли рассчитывать на первоочередной заброс на участки и выделение дополнительных материальных ресурсов в виде охотничьих припасов, спецодежды и лишней бутылки спирта, который в разгар охотничьего сезона был на вес золота.

Лето для функционирования зала считалось мертвым сезоном, поэтому Фан, еще вчера получивший от Домнича предупреждение по поводу приезда «очень нужных» гостей, расстарался на всю катушку. Такому столу, какой под бдительным руководством жены Фана накрыл здешний повар, когда-то удачно потрафлявший высшему партийному руководству области, позавидовали бы в элитном городском ресторане.

— О-го-го! — удивился Проценко, проходя вдоль стола и приподнимая бутылки, чтобы разглядеть этикетку. — Вот вам и таежные дебри. Красиво живете, добытчики мягкого золота. Стол, достойный президента.

— Мы тут сами себе — и президенты, и премьеры, и министры обороны, — проворчал Чикин. Он первым уселся за стол и тут же потянулся за бутылкой коньяка, намереваясь наполнить им фужер. Притормозивший за его спиной старик Шабалин придержал лапищу начальника милиции с зажатой в ней бутылкой.

— Мое предложение такое… — сказал он и замолчал, дожидаясь, пока все перестанут греметь стульями и рассядутся по местам. Убедившись, что собравшиеся смотрят на него и ждут продолжения, позвал: — Фан!

Хозяин немедленно выдвинулся из-за какой-то ширмы и с выжидающей улыбкой чуть наклонил большую бритую голову.

— Сообрази легкую музыку. И чтобы умеренно, не как всегда. После чего исчезай со своими кадрами на расстояние полной неслышимости. Меньше знаешь — дольше живешь.