Далеко от неба

Ротмистр внимательно посмотрел на мокрого по пояс после переправы Ильина, державшего за повод одну из нагруженных тяжелыми переметными сумками лошадей, перевел взгляд на вопросительно поднятое к нему лицо парня, оглянулся на темное пространство за спиной, скрывавшее их дальнейший путь, и устало махнул рукой: — Да ради бога, если от него хоть какой-нибудь толк будет.

К подъесаулу подбежал Иван Рудых.

— Ваше благородие, наши за увалом место для ночевки сыскали. Удобистое. Главное, отсель не видать будет. С берега лучше уходить, от греха. Вороги наши с перепугу всякое понятие потерять могут. Пуганая крыса по стенке побежит, ежели больше деваться некуды.

— С берега, конечно, надо уходить. Но двух-трех стрелков я бы оставил. Хотя бы до утра.

— Уже, ваше благородие. Извиняйте, что без приказу.

— Удобистое, говоришь, там место?

— В лучшем виде. И для лошадок луговинка имеется.

— Это хорошо. Отдохнуть после таких передряг просто необходимо. Люди устали.

— Есть маленько. Казачки шуткуют — своих чертей пулей и смекалкой разогнали, а от тутошней нечистой силы крестом оборонимся. В горах к небу ближе и окрест виднее. Передохнем и, помолясь, до места достигнем. А в случае какой крайности Богородица Оболацкая да Никола Святитель сгинуть без пользы нипочем не дадут. У нас у всех, ваше благородие, такое понятие: не только золото оберегаем, которое великими трудами добыто. О защите от окаянства радеем. Коли сейчас не уберечься, потом кровушкой захлебнемся.

— А ихний главный сказывал — «без крови правды не сыщешь», — неожиданно вмешался, словно очнувшийся от какого-то внутреннего потрясения, Никита.

— Сам-то как думаешь? — спросил ротмистр, глядя почему-то на Ильина.

— Где кровь безвинная, там антихрист взошел, — истово перекрестился парень.

— Так ты из двуперстников, что ли? — догадался ротмистр.

— Дед в строгости помёр, тятя на прииск подался, тоже вскорости сгинул, а я ни при ком остался. Сирота не сирота, а незнамо что. Навроде обсевка — куда ветром потянуло, туда и придуло.

— Экий ты несуразный, — недовольно поморщился Иван Рудых. — С виду детина хоть куда, а ни выправки, ни основы. Правда, что обсевок. Надежи на тебя мало.

— Молод еще, вот и запутался в жизни, — вступился за парня Ильин. — Как, пойдешь ко мне в помощники или здесь останешься?

Парень торопливо поднялся на ноги.

— Видать, так на роду написано. Не живи как хочется, а живи как можется.

Он подхватил за узду неподвижно стоявшего коня и с готовностью повернулся к Ильину.

— Пошли, что ль?

— Слышь, беспоповец, — окликнул его Иван Рудых. — Выходишь коня, про спотычку твою думать забудем. А дурное чего удумаешь, на корысть не рассчитывай. На первой же осине отдыхать пристроим.

— Смерть, дяденька, по грехам страшна, — обернулся на угрозу Никита. А все одно прежде веку помирать неохота, — обратился он уже к Ильину, шагавшему рядом.

— Раньше времени — это, конечно, несправедливо, — чему-то улыбаясь, согласился Ильин. — Лучше поберечься, если есть такая возможность.

— И сам поберегусь, и тебе подмогну в случае чего, — расплылся в улыбке парень. — А конягу я выхожу. Мне бы только травку одну сыскать да болячку его от мошки тряпицей обвязать. Может, у тебя какая неприглядная отыщется?..

Когда они скрылись в темноте, ротмистр устало опустился на ближний камень и покачал головой.

— Прост и глуп еще наш народишко. И от простоты своей на всякие соблазны податлив. Беспоповцы, хлысты, молокане, скопцы, анархисты, марксисты, кадеты, теософы, философы — каждой твари по паре. Всех перечислять язык устанет. Поневоле о конце света думать начнешь.

— Это уж вы, Николай Александрович, не по рангу замахнулись. До конца, мне кажется, еще далековато.

— Не скажите. Нутром чую, как всех их могучий инстинкт к неизбежному нашему всеобщему концу гонит.

— Что за инстинкт?

— Фарт!

— Что, что?

— Не ослышались. Всего-навсего фарт. Надежда на свалившееся с неба счастье. Причем свалиться оно должно на их головы вовсе не по трудам и заслугам. А, мол, придет некто, все объяснит и за руку поведет к лучшей жизни. Вот за это они и помереть не откажутся, на изуверства и душегубства всяческие очень даже легко сподвигнутся. Трудиться день ото дня ради лучшей доли — скучно. Разбойничать, воровать, водку пить и на фарт надеяться куда как веселее. Ненавижу сладенькие сказочки о народе-богоносце, о якобы великой нашей народной мудрости и таланте. Где она эта мудрость? Где таланты? Грязь, скотство, темнота, жадность, звериная зависть к тем немногим, кто своими трудами хоть как-то пытается разорвать эту паутину невежества и лени. Так вот всю Россию за этот свой фарт в распыл пустят. Правильно ваш Иван говорит: «Кровью умоемся».

— Он еще и так говорит: «А мы на что?»

— Так ведь на каждую дурь нас не хватит. Если к каждому вахлаку по казаку, то и тогда мира не будет.

— С чего этот неожиданный пессимизм, Николай Александрович?

— Сам не знаю. К предчувствиям не склонен, но на душе почему-то в последнее время весьма гадостно. То ли от всех этих передряг, то ли от мест здешних мысли всякие… Заметили, какое тут небо по ночам?