Далёкий край

В Маймачене, у городского начальника, клетку с Маркешкой спустили с верблюда. Смот-реть на русского собрались маймаченские китайцы. У Маркешки в глазах рябило от разноцвет-ных шелковых халатов и вееров.

Смеющиеся, толстые, веселые купцы пугали Маркешку, что теперь русские отрубят ему голову и выставят напоказ. Молодые, подскакивая, с восторгом показывали, как будут рубить.

- На своей земле не жалко голову сложить, - отвечал Маркешка. Но в душе надеялся, что его должны пощадить, что он сделал удалое и доброе дело.

На другой день Маркешку вывели из клетки. К нему шли русские в мундирах и с оружием. Маркешка увидел пограничного чиновника и двух офицеров. Русские высокие кони стояли у ворот. Русские казаки в папахах держали их под уздцы. Следом за чиновниками и офицерами валили русские купцы и приказчики и купцы-китайцы. Огромная толпа собралась вокруг Маркешки.

Хабаров остолбенел от радости и смотрел на всех, моргая, не в силах вымолвить слова и от волнения, и оттого, что давно не говорил по-русски, и оттого, что такое большое начальство пришло встречать.

- Мы его не примем, - грубо с иностранным акцентом сказал узколицый, горбоносый офицер, - он не русский... У него лицо не русское. Он по-нашему не понимает.

Офицер пограничной стражи был из прибалтийских немцев. Маленький скуластый Хабаров казался ему похожим на азиата.

- Как же это так, ваше благородие? - взмолился Маркешка.

- Какой же он русский? - сердился офицер. - Глядите, рожа как у инородца, ноги колесом... Маленького роста, желтый.

- Такие родятся по Забайкалью! - сказал скуластый чиновник. - Вы тут человек новый в Кяхте, а мы своего узнаем.

- Нет, не может быть. Нельзя взять его, - упорствовал немец. - Мы, русские, не похожи на такого.

- Я русский! - тонко воскликнул Маркешка.

Он не на шутку испугался, что свои отступятся и опять монголы увезут его в клетке. Отчаяние овладело им.

Маркешка всхлипнул и стал утирать лицо рукавом кофты.

- О, вы не знаете, какой есть русский! - рассуждал офицер. Немцу хотелось в этот момент выказать себя истинно русским человеком.

Подъехал пожилой русский офицер, и все отдали ему честь. Сидя верхом, он устало снял фуражку, вытер лысину платком.

- Откуда явился? - с деланной грубостью спросил он.

- Усть-Стрелочного караула казак Хабаров, Маркел Иванов, - браво гаркнул Маркешка, не сводя с офицера испуганного, настороженного взгляда.

Офицер пристально оглядел казака, его рваную одежду, и ласка мелькнула в его взоре.

- Как попал в Китай?

- Зимой схватили ихние стражники, будто бы переходил границу.

- Ну, обычное дело, - сказал офицер. - А быть может, ты в Китай за контрабандой направлялся?

- Никак нет! Мы в Китай не ходили! Только по Амуру охотились.

Лысый молча смотрел на Маркешку и наконец, обернувшись к казакам, махнул платком и велел вести его в Кяхту.

Офицеры сели на коней. Казаки тронулись.

Маркешка, всхлипывая, пошел между ними.

- Чего же ты ревешь? Домой приехал, - шутливо сказал ему бородатый казак.

Но Маркешка не мог ему ответить.

"Руби голову, казни или милуй, но допусти в родное Забайкалье, - думал он, - а тут не успел порога перешагнуть, а уж грозят и отрекаются. Уж какая-то сволочь навязалась на мою голову. За меня китайский дзянь-дзюнь в Пекин хлопотать ездил, потому что я древнего рода. Такой умный старик попался. А в России что за начальство!"

Маркешка, натерпевшийся за эти шесть месяцев и выказавший стойкость и бесстрашие перед чужими людьми, снесший пытки, угрозы казни и унижение, ни словом не выдавший себя и русских, не в силах был стерпеть обиды от своих, на своей земле. И он за плакал... От счастья, что вернулся, и от горя, что тут такая несправедливость, слезы потоками текли по его щекам.

В халате, в рваной китайской кофте, весь избитый, запыленный и босой, с лицом в потеках, черный от грязи, маленький и скуластый, как монгол, но по-русски сероглазый, вернувшись из далеких странствований, шагал Маркешка по родной земле и горько плакал перед ней, как перед родной матерью.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ОПАСНЫЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ

Наступила зима. Гао часто сидит на кане с открытыми глазами, устремленными куда-то вдаль, и гладит петуха. Кот ластится у его колен.

Дом у Гао - полная чаша: есть мясо, крупы, масло, кадушка со слепым мороженым виноградом, другая - с черешней.

Есть мука, сахар... Это все для себя, не для продажи. На продажу идет прель, гнилье, низкие сорта круп.

Чумбока женился на Одаке. Свадьбу справляли в Онда осенью. Собираясь идти на промы-сел, охотники обещали Гао принести много мехов, все отдать ему, ничего не оставлять Дыгену. Осенью лесные пожары потухли. Тайга местами выгорела: на огромных площадях чернели горелые стволы без ветвей. Дождь и талый снег смачивали землю и почерневшие мхи.

Но на душе у лавочника тяжело.

"Как я вернусь в Сан-Син? - думает Гао. - Ведь меня заподозрят, что я сообщник голь-дов, что я им помогал, когда они стреляли по судну. Что я их вооружил, дал им порох. Что я не донес, не предупредил..."

Даже тут, в Онда, нет былой тишины и спокойствия.