Дорогие мама и папа,
Я живу в замке, самом настоящем, но он выглядит не так, как вы, наверное, представляете. У него нет подъемного моста, зато есть башня, три сестры и старик, которого я ни разу не видела. Я знаю о нем только со слов сестер. Они зовут его папой, и он пишет книги. Настоящие книги, как в библиотеке. Младшую сестру зовут Юнипер, ей семнадцать лет, она очень хорошенькая, с большими глазами. Это она взяла меня в Майлдерхерст. Кстати, вам известно, из чего делают джин? Из ягод можжевельника! [33]
Еще здесь есть телефон, так что, если у вас будет время и миссис Уотерман из магазина разрешит…
Я достигла конца первой страницы, но перелистывать не торопилась. Я сидела неподвижно, как будто очень внимательно к чему-то прислушивалась. Полагаю, так и было; ведь голос маленькой девочки выплыл из коробки и эхом гулял по сумрачной комнате. «Я теперь живу в деревне… они зовут его папой… есть башня и три сестры…» С письмами всегда так. Беседы уносятся ветром сразу после того, как смолкнет последний звук, а написанные слова остаются. Эти письма — маленькие путешественники во времени; пятьдесят лет они терпеливо лежали в коробке в ожидании, пока я найду их.
Фары машины на улице пробились полосками света сквозь занавески; блестки заскользили по потолку. И вновь тишина и полумрак. Я перевернула страницу и продолжила чтение; мне все сильнее сдавливало грудь, как будто нечто теплое и твердое пыталось вырваться на волю. Ощущение немного напоминало облегчение и, как ни странно, утоление загадочной тоски. Это звучит как полная бессмыслица, но голос девочки был настолько родным, что чтение ее писем немного напоминало встречу со старым другом. Другом, которого я знала с давних пор…
1
Мередит ни разу не видела отца плачущим. Папы никогда не плачут, по крайней мере, ее папа (и на самом деле он не плакал, хотя в глазах у него стояли слезы), вот по этим слезам она и поняла, что слова взрослых — ложь, что никакое это не приключение и закончится оно не скоро. Что этот поезд увезет их из Лондона, и все изменится. При виде содрогающихся больших, квадратных плеч папы, странно перекошенного мужественного лица, губ, сжатых в тонкую линию, ей хотелось зареветь так же громко, как ревет ребенок миссис Пол, когда его пора покормить. Но она не заплакала, просто не могла, пока Рита сидела рядом и выжидала очередного повода ее ущипнуть. Вместо этого Мередит подняла руку, папа сделал то же самое, и тогда она притворилась, будто ее кто-то окликнул, и обернулась, так что ей больше не надо было на него смотреть, и они оба могли перестать быть такими ужасно мужественными.
В школе в летнем триместре проводились строевые учения, и папа вечерами вновь и вновь говорил о том, как в детстве ездил в Кент на уборку хмеля со своей семьей: солнечные дни, песни у костра по вечерам, прелестная сельская местность, зеленая, душистая и бесконечная. Но хотя Мередит нравились его истории, порой она бросала взгляды на маму, и в животе урчало от дурного предчувствия. Мама горбилась над раковиной, сплошь костлявые бедра, колени и локти, и скребла кастрюли с той отчаянной решимостью, которая всегда предвещала тяжелые времена.