Далекие часы

— В те времена, до войны, это было обычным делом. Я приходила в местный паб и ждала у двери; отец замечал меня, махал рукой, допивал пиво, и мы вместе шли домой.

— Вы были близки?

Она чуть наклонила голову.

— Мне кажется, я приводила его в замешательство. И твою бабушку тоже. Кстати, она хотела, чтобы после школы я стала парикмахером.

— Как Рита?

Мама моргала, глядя на ночную улицу за окнами.

— Сомневаюсь, что я стала бы хорошим парикмахером.

— Ну не знаю. Ты отлично управляешься с секатором.

Повисла пауза; она улыбнулась краешком губ, не слишком искренно, и мне показалось, что еще что-то готово слететь с ее языка. Я подождала, однако что бы это ни было, она передумала и вскоре снова повернулась к окну.

Я не слишком энергично попыталась расспросить ее о школьных годах, наверное, в надежде, что это приведет к упоминанию Томаса Кэвилла, но она не заглотила наживку. Обмолвилась только, что в школе ей все нравилось, и предложила выпить чаю.

Единственным преимуществом маминой тогдашней рассеянности было то, что мне не пришлось обсуждать свой разрыв с Джейми. Сдержанность стала чем-то вроде семейного хобби, мама не интересовалась подробностями и не засыпала меня банальностями. Она любезно позволила нам обеим цепляться за миф, будто я вернулась домой из чистого бескорыстия, чтобы помогать ей с отцом и хозяйством.

Боюсь, о Рите нельзя было сказать того же. Плохие новости разносятся быстро, а моя тетя всегда готова прийти на выручку, потому вполне естественно, что когда я появилась в клубе «Рокси» на девичнике Сэм, меня встретили у самой двери. Рита подхватила меня под руку и затараторила:

— Дорогая, я уже в курсе. Умоляю, не надо переживать; это вовсе не значит, что ты старая, непривлекательная и обречена на одиночество до конца своих дней.

Я помахала официанту, намекая, что готова заказать что-нибудь покрепче, и со смутной тошнотой поняла, что на самом деле завидую матери, которая проведет вечер дома с папой и его колокольчиком.

— Многие люди встречают «вторую половинку» в зрелом возрасте, — продолжала Рита, — и очень счастливы. Взгляни хотя бы на свою кузину.

Тетя указала на Сэм, которая усмехалась мне из-за бронзовокожего незнакомца в трусиках-танга.

— Твоя очередь тоже придет.

— Спасибо, тетя Рита.

— Вот и молодец. — Она одобрительно кивнула. — А теперь хорошенько повесились и забудь обо всем.

Она почти было отправилась заражать своим весельем других, но схватила меня за руку.

— Чуть не забыла! Я кое-что тебе принесла.

Она залезла в свой баул и достала обувную коробку. На ее боку были изображены расшитые тапочки-лодочки, какие пришлись бы по душе моей бабушке, и хотя подарок был весьма неожиданным, нельзя не признать, что выглядели они очень удобными. И довольно практичными: в конце концов, в последнее время мне нередко приходится бодрствовать по ночам.

— Спасибо, — поблагодарила я. — Очень мило с твоей стороны.

Приподняв крышку, я обнаружила, что в коробке вовсе не тапочки, а стопка писем.

— Это письма твоей мамы, — лукаво улыбнулась тетя Рита. — Как я и обещала. Есть что почитать, а? Выше нос!

И хотя письма меня заинтриговали, я испытала укол неприязни к тете Рите от лица той девочки, усердные каракули которой покрывали конверты. Девочки, старшая сестра которой бросила ее во время эвакуации, смылась, чтобы не разлучаться с подругой, предоставив маленькой Мередит самой о себе позаботиться.

Я вернула крышку на место. Внезапно мне захотелось поскорее вынести письма из клуба. Им было не место среди грохота и скрежета — неотредактированным мыслям и мечтам давно исчезнувшей маленькой девочки, той самой, которая бродила со мной по коридорам Майлдерхерста, которую я надеялась со временем получше узнать. Когда принесли коктейльные соломинки с фаллическими насадками, я извинилась и ретировалась вместе с письмами.

Когда я вернулась, в доме было темным-темно. Я на цыпочках прокралась наверх, опасаясь потревожить спящего владельца колокольчика. Лампа тускло мерцала на столе; дом издавал странные ночные звуки. Я присела на кровать с обувной коробкой на коленях; полагаю, именно в этот момент я могла поступить иначе. Я находилась на развилке и могла пойти по любому пути. После недолгих сомнений я подняла крышку и вынула конверты. Пролистывая письма, я заметила, что они упорядочены по датам.

Мне на колени выпала фотография: две девушки улыбались в камеру. В младшей, темненькой, я узнала мать: серьезные карие глаза, костлявые локти, волосы подрезаны коротко, практично, как любила моя бабушка. Девушка постарше была блондинкой с длинными волосами. Юнипер Блайт, разумеется. Я помнила ее по книге, купленной в деревне Майлдерхерст; ребенок с сияющими глазами вырос. В приступе решимости я спрятала фотографию и письма обратно в коробку, все, кроме первого, которое развернула. Бумага была такой тонкой, что перо оставило на ней царапины, которые я чувствовала кончиками пальцев. Послание было датировано шестым сентября 1939 года; аккуратные буквы и цифры стояли в правом верхнем углу.