Дай лапу, дружище!

Я сразу стал настраивать Джима, что его хозяин отныне Николай. Тот больше ходил с ним в лес, начал понемногу дрессировать. Джим был настолько послушный и понятливый пес, что просто поражал нас. Как говорится, все схватывал на лету. За неделю он уже научился выполнять команды: «сидеть», «лежать», «стоять», «голос». Даже мог ползать по-пластунски. Своего воспитателя он буквально ел глазами и старался все сделать как можно лучше, рад был во всем угодить. Просишь одну лапу, он сует тебе сразу две. Эта его черта меня немного настораживала. Мои чистопородные псы хотя и не были такими понятливыми — учеба им давалась нелегко, — зато не угодничали, не лезли из кожи, чтобы ублаготворить хозяина. А, скорее, наоборот, старались уклониться от занятий, срывались с места и мчались куда-нибудь подальше от площадки со снарядами. Не нравилась мне и привычка Джима, когда его за что-либо отчитывали, падать на спину и раболепно сучить лапами. Это уже было чистое плебейство!

Но все эти мелкие шероховатости искупал жизнерадостный, веселый нрав Джима. Он рос добрым, полным искренней любви к человеку щенком. Любовь он излучал ко всем людям без исключения, что тоже меня настораживало. Стоило кому-либо к нам даже случайно зайти, как Джим с визгом — он почему-то долго не желал лаять — бросался к пришедшему и проявлял столько радости и дружелюбия, что становилось неловко. Николай ревновал его к другим, пробовал отучить от этой привычки, но все было напрасно. Неистребимую любовь к людям Джим пронес через всю свою жизнь. В любой обстановке он быстро ориентировался. Находил даже общий язык, если можно так выразиться применительно к собаке, со всеми животными, будь то взрослый пес или корова. Поначалу он бросался за курами, индюшками, но скоро понял, что этого делать нельзя, его даже не нужно было наказывать, он просто перестал замечать пернатую живность. Зато за кошками гонялся самозабвенно. Не одной из них приходилось спасаться от него на дереве.

Безусловно, он был очень хитер, но его хитрость не вызывала раздражения, наоборот, выделяла его в глазах людей среди других собак. Например, увидев компанию отдыхающих туристов, Джим никогда сразу не подбежит. Мгновенно оценив обстановку, он спокойно подходил именно к тому человеку, который любит собак и готов всегда их угостить. И не выпрашивает, а подойдет, положит лапу на колено и пристально смотрит в глаза. И это действовало безотказно: тут же кусок со стола летел ему в пасть.

Ко мне и к Николаю он относился одинаково: никого из нас не выделял. Мог куда угодно пойти и с одним и с другим. Ласкаться он не любил, лишь подойдет, уткнется мордой в колени, и уж хочешь не хочешь, а почешешь ему за ухом или шею под ошейником. Ему это очень нравилось.

Уже позже я понял, что все человечество было для него одним большим хозяином. Он с подъемом выполнял команды перед всеми, охотно брал из рук подачки. Очень быстро сообразил, что если четко выполнять усвоенные упражнения, то можно получить щедрое угощение. И стал перед незнакомыми людьми ложиться, садиться, подавать робкий гортанный голос, будто стеснялся гавкнуть, совать в руки одну и вторую лапы. Иногда он все это проделывал в таком стремительном темпе, что не успеешь назвать одну команду, а он уже выполнит все подряд, отчего, естественно, вся прелесть его умения стиралась чрезмерной торопливостью. Варден медленно, с достоинством выполнял каждую команду, причем не сразу, а подумав, будто взвесив про себя, а стоит ли это делать?

Покорял нас Джим и своей добротой: у него можно было отобрать даже аппетитную кость; если к миске подходил соседский пес Пират, тоже еще щенок, Джим деликатно уступал ему свое место у миски и отходил в сторону, глядя на приятеля красивыми желтоватыми глазами. Курица могла подойти к миске и поклевать из нее, а Джим терпеливо ждал в стороне. Это уж совсем было не по-собачьи. Варден и близко никого не допускал к кастрюле, пока сам не насытится.

Джим отдавал все, ему ничего не было жалко. Зато считал, что и другие должны все ему отдавать, а когда этого не случалось, то искренне недоумевал и обижался. Джим ломал в моем понимании все устоявшиеся представления о характере собак. Доброта его не знала границ, деликатность была прямо-таки интеллигентской, чуткость к настроению человека поразительная! А какой подход, общение! Он умел с первого взгляда узнать, с какой ноги ты встал. Если не в духе, то не подойдет, пока не позовешь. И вид у него при этом такой, будто он виноват, что у тебя плохое настроение. Назойливости в нем совершенно не было, наоборот, он старался, особенно в квартире, быть незаметным. Достаточно было посмотреть на него, и он вставал и, опустив голову, выходил из комнаты. А если и присутствовал при обеде или завтраке, то его не было видно. Уходил в дальний угол и лишь оттуда изредка взглядывал в нашу сторону. И сразу же отводил взгляд, чтобы, упаси бог, не подумали, что он попрошайничает.