Дача на Петергофской дороге

Таким путем шли дела, когда скоро подошел праздник вешнего Николы, который был престольным праздником одного из приделов в церкви Гаврилы Михайловича. Гаврила Михайлович обыкновенно праздновал этот праздник на пасеке. Прямо от обедни он со всем домом, со всеми гостями и всем народом, который сходился на праздник, шествовал с образами и хоругвями версты за четыре на пасеку. Там служили молебен; кормили и вином поили народ, лакомили его рассыченным медом, и здесь же Гаврила Михайлович имел у себя большое столованье и пированье. Место было славное. Долина глубокая между горами, и лес кругом. По взгорьям расставлена тысячная пасека; а внизу, в самой роще, выстроены были омшаники для зимовки пчел, и в боку глинистого обрыва, у самого ключа живой воды, находилась кухня с очагами на случай празднеств Гаврилы Михайловича и временного посещения господ. В самой роще под кленами да под липами вдоволь было места: где хочешь затевай пир.

И пир был, как должно было быть пиру: и песенники пели, и лица румянели. Гаврила Михайлович, прося своих дорогих гостей извинить его, что он старый конь и к нарядной сбруе не обык, вышел из-за стола и уже сменил свой парадный костюм на обычный шлафрок и привычные туфли и, по этому случаю еще довольнее и веселее, восседал на почетном хозяйском месте в конце стола. Говорили много и шумно; но вместо того чтобы к концу пира более разговариваться, один из гостей Гаврилы Михайловича все больше задумывался и не пил вина. Гость этот был Марк Петрович. Заметил ли бойкий и смышленый народ песенников, зорко выглядывавший из-за куста и получавший часть подачки от пирующих гостей, заметил ли он эту особенность грусти заметного гостя Марка Петровича аль оно вышло совершенно случайно, только хор песенников запел:

Не туман в поле расстилается;
Добрый молодец во беседушку,
Он во ширь идти собирается.
На пиру сидит, голова болит;
Во беседушке не слыхать речей.
Ой, чем соколу
Лечить голову?
Ой, чем ясному
Ретиво сердце?
Лечить голову
Перепелкою,
Ретиво сердце
Корострелкою,
Добра молодца ль
Красной девкою.

— Знатно, ребята! — хлопнул в ладони один из повеселевших гостей. — А за песню-то платить милости вашей, Марк Петрович!

— Да, да! — подхватило несколько голосов.

— Коли на пиру не пить и хозяина не веселить…

— Так что делать? — спросил Марк Петрович.

— Доброго молодца кручину лечить, — отозвался один из ближних соседей хозяина.

— Батюшка Гаврила Михайлович! Для-ради праздника большого будь во отца, полечи молодца!

— Не немец, — заметно похмурился Гаврила Михайлович. — Скоморошеством от родителей, батюшка, не занимаемся.

— К черту немецкое скоморошество! — продолжал сосед. — Мы на чистоту российскую идем. У вас, батюшка, товар, а у нас купец-молодец.

— Не отдам! — ударил по столу кулаком Гаврила Михайлович, и весь стол, как осиновый лист, задрожал. — Комариная Сила, вина! — запил широким глотком свое слово Гаврила Михайлович.

— Коли на то пошло, — поднялся с места Марк Петрович, — так почему бы вы, государь мой Гаврила Михайлович, не изволили отдать за меня? Ни я ошельмованный какой, зазорного дела за мной нет, и моя дворянская амбиция, сударь мой, по всему равна вашей амбиции. Коли вы мне конфуз такой даете, — говорил Марк Петрович, — в чем сей есть конфуз, благоволите ответствовать?

Гаврила Михайлович, довольно разгоряченный вином, кажется, готов был опять ударить кулаком по столу, но удержался.

— Эй, — крикнул он, внезапно обращаясь к песенникам. — Смердова сына!

Большая часть гостей переглянулась между собою; Марк Петрович сел. Уныло затянули песенники:

Отдал меня батюшка
За смердова сына.
Дал мне батюшка
Приданого много:
Село с крестьянами,
Церковь с колокольнею,
Сокола с сокольнею,
Коня с конюшнею.
Не умеет смердов сын
Он мною владати,
Крестьянами посылати,
Назвал он, смердов сын,
Меня — немкинею,
Село — пустынею,
Церковь — часовнею,
Сокола — вороною,
Коня — коровою.

— Так вот чтобы не было другого смердова сына, не отдам! — сказал Гаврила Михайлович и на этот раз не удержался, а ударил по своей тарелке, и она разлетелась вдребезги.