Дача на Петергофской дороге

Но небольшому обстоятельству с молодыми глазами Анны Гавриловны не суждено было окончиться так. Прошла ли полная неделя или не прошла она после того хоровода, как вдруг совершенно неожиданно, под вечер, вбегает лакей со двора и, даже минуя Комариную Силу[47], докладывает Гавриле Михайловичу, что ее превосходительство матушка генеральша жалуют. «Гм!» — произнес Гаврила Михайлович, выражавший так иногда свое довольство, а иногда и недовольство. (Матушка сестрица-генеральша жила за семьдесят с лишком верст.) Подождав, пока ее карета с резными золочеными тюльпанами на кузове и запряженная осьмериком выровнялась и остановилась под крыльцом, — «стала», доложил Комариная Сила.

Гаврила Михайлович встал, подтянул несколько спущенный пояс на шлафроке и, шаркая своими туфлями, отправился навстречу неожиданному приезду матушки сестрицы-генеральши. Уже весь дом с Анной Гавриловною во главе — няня, комнатные девушки, гости и пожилицы, — столпившись в зале, готовились принять почетную нежданную гостью, когда Гаврила Михайлович, своим появлением раздвигая толпу, принял сестрицу-генеральшу на пороге залы и тут же они сначала родственно обнялись и поцеловались трижды, а потом Гаврила Михайлович поцеловал ручку матушки сестрицы, а она назвала его: «Свет мой, сударь братец!» «Тьфу ты, пропасть! — ворчала няня. — Мал дом им. Нашли место: на пороге целуются! Тут-то быть добру». По понятиям няни, да и всех старых людей, целованье и обниманье на пороге вело к неминуемой ссоре.

— Здравствуйте, Анютушка! — особенно милостиво говорила тетушка-генеральша к подступавшей Анне Гавриловне. — Посмотри, друг сердечный, на меня, — и подняла она голову Анны Гавриловны, спешившей наклониться к тетушкиной руке. — Она у вас, батюшка братец, изо дня в день хорошеет. Тьфу! — сплюнула немножко в сторону генеральша, — чтобы не сглазить. — Затем началось дальнейшее допущение к руке, и вечер прошел совершенно благоприятно.

Наутро, еще сидя в опочивальной кофте и подвязывая кругом себя белые канифасные^{97} карманы, сестрица Гаврилы Михайловича изволила потребовать к себе няню.

— Ну, как? что у вас деется хорошего? Старая! ты мне все доложи, не потай.

Старая докладывала, что, слава богу, все у них по какой час деется хорошее!

— Что Аннушка-свет утешает батюшку братца?

— Утешает, матушка.

— Ну, то-то же, смотри. Я ведь не без дела приехала.

Затем матушка генеральша опустила свою ручку в карман, вынула оттуда гривенку и пожаловала гривенкою няню.

— Ступай себе на лежанку, богу молись. Я сейчас к батюшке братцу иду. — И, накинув сверх своего опочивального костюма эпанечку^{98} шелковую с воротниками, сестрица-генеральша вошла к сударю братцу. — Здорово живешь, Комарушка? — сказала она мимоходом Комариной Силе, растворявшему перед нею дверь.

Гаврила Михайлович поздоровался, встал с своего почти просиженного дивана, спросил сестрицу-генеральшу: «Каково почивала?» — и опять сел.

— Силушка! ты себе другое время найдешь, — выслала генеральша из кабинета Комариную Силу, который было располагался у печки читать житие. — И дверь-то за собою, Силушка, припри…

— Не надо! — возвысил голос Гаврила Михайлович. — Матушка сестрица! — начинал хмуриться он. — Дом мой не есть канцелярия тайных дел, и в доме у меня тайностей не имеется. Я скорее глотки и уши заткну, а уже, ото всякой дряни хоронясь, дверей моих запирать не стану. Слышишь, Комариная Сила! Чтобы ты у меня слухом не слыхал и видом не видал!

— Слушаю, батюшка Гаврила Михайлович! — отвечал из-за дверей Комариная Сила.

— И я вас, матушка сестрица, слушаю. Извольте говорить, коли вы мне сказать что пришли. — Кажется, Гаврила Михайлович догадывался о предмете разговора.

Приступ был такой решительный и, можно сказать, неожиданный, сударь братец, приготовляясь слушать, так настойчиво заложил нога за ногу и свесил свою стоптанную туфлю, что сестрице-генеральше ничего более не оставалось, как объявить прямо:

— Я, батюшка братец, об Аннушке говорить приехала.

— Что такое Аннушка?

— Взыскал ее господь милостию. Жених ей хороший находится.

Судя по бровям Гаврилы Михайловича, совершенно наежившимся, можно было ожидать, что и сестрицу-генеральшу не встретит ли один из тех лаконических ответов, которыми Гаврила Михайлович встречал и выпровождал свах. Но нет!

— Какой жених? — спросил он.

— Такой, сударь мой братец, что и бога моля не вымолить нам лучшего. Сам ты изволишь судить своим разумом. Друцкой княгине свойственник, Трубецкого князя Илью дядей зовет; Ширинские ему своя семья, да и бабушка тож двоюродная, Анфиса Петровна, человек в случае. Вельмож за уши дерет.

Гаврила Михайлович молчал. Сестрица-генеральша продолжала говорить далее:

— И достатком тож, как сами вы, сударь братец, сведомы, не обидел господь. Родовые вотчины не за горами, и богатство его отцовское не на воде писано — четыре тысячи душ.

Гаврила Михайлович молчал. Матушка сестрица-генеральша посмотрела немножко со стороны и сама помолчала.