Дача на Петергофской дороге

Вчера нечаянное появление Зои в кругу веселых гостей, ее припадок и еще более немногие слова, вырвавшиеся у нее в первые минуты, когда она пришла в себя, подали Мери ключ к тайне ее несчастной подруги. Она знала теперь, кто был предметом этой долгой, постоянной любви и, конечно, виновником этого несчастья. Разумеется, недостаточное состояние Зои заставило удалиться от нее князя, которому нужна была невеста богатая; все это ясно; но вот вопрос: любил ли точно князь Зою? Не любит ли еще и теперь? В случае если перестал любить, вчерашнее появление Зои не возобновило ли угасшего или, может быть, худо угасшего огня? Что он любил ее, это верно. Зоя хороша, и хороша именно так, как нужно, чтоб нравиться князю, несколько также склонному к мечтательности, как заметила Мери. На вторые два вопроса как знать ответ? По всем вероятностям, конечно, князь должен был уже давно разлюбить и при встрече с полусумасшедшею девушкою чувствовать одно сожаление… По вероятностям? Но какие вероятности с этим чувствительным народом? Ведь все это более или менее сумасброды, с которыми верного ничего нельзя узнать.

Как же поступить Мери? Осчастливить Зою, возвратить ей возлюбленного и сыграть роль благодетельной феи? Но это хорошо было в романах, в существенности же не приходится, потому что князь не вещь и передать его нельзя без воли его. Переговорить с ним, спросить его как добрый друг, откровенно, задушевно, или просто отказаться от него, предоставить его и Зою собственной их судьбе?.. Но… Мери очень хочется быть княгинею; князь выгодный для нее жених; к тому же кроток, добр… или перевести ближе мысль Мери — смирен, уступчив, — ну, словом, муж, каких надобно… Но Зоя, великодушие, блистательные романы Мери… Дружба и высокий пьедестал, на который взгромоздилась было Мери, — вот что волновало душу ее, что не дало ей заснуть всю ночь, что подняло ее с солнцем и согнало розы с ее щек. Но напрасно спрашивала Мери совета у свежести утра, у спокойствия природы, встречающей тихий летний день: небо было ясно, как сердце праведника; воздух, как голубой флер, волновался над лугом; листочки чуть-чуть колебались на деревьях, как бы нежась в прохладе утра; пчелка хлопотала около темно-красного цветка клевера, — ничто не отвечало на вопросы Мери; у природы не было сочувствия к тревожным думам девушки, или, может быть, эти тревожные думы мешали ей понимать ответ природы.

Недовольная сама собою, расстроенная, Мери возвращалась к себе; уже она миновала аллею, ведущую к домику Зои, как вдруг, на повороте дорожки, увидела ее горничную, которая медленно шла, переворачивая в руках запечатанное письмо, останавливалась, оглядывалась и вообще показывала какую-то нерешительность. Увидев Мери, горничная остановилась и, казалось, обрадовалась.

— Куда ты так рано, Настя? — спросила Мери. — Неужели Зоя встала?

— Давно уже, сударыня; изволили послать меня с письмом.

— Куда?

— Да я и сама не знаю; в город.

— Да к кому же?

Горничная улыбнулась и вертела письмо, как бы не решаясь сказать.

— Что же? Верно, она тебе сказала, к кому отнести? — продолжала Мери.

— Конечно, сударыня; вот извольте посмотреть сами. Имя есть, только я не знаю, куда идти и где найти князя.

— Князя?..

Сердце Мери забилось. Она взяла письмо. Адрес был на имя князя Евгения Сергеевича, жениха ее, нет сомнения. Мери взглянула на девушку с улыбкою.

— Для чего же Зоя не отдала мне этого письма? Я могла бы передать его князю, чем тебе ехать в такую даль.

— Не знаю, сударыня. Барышня что-то не совсем в себе-с, так, я думаю, и сами не очень хорошо знают, что приказывают.

— Бедная Зоя! Ей нехорошо? — сказала Мери с участием и, кажется, забыв о письме.

— Очень нехорошо-с. Всю ночь не изволили почивать.

— Я ее непременно увижу, — сказала Мери, отдавая письмо, и сделала вид, что хочет уйти. — Впрочем, — прибавила она, остановясь, — тебе надобно же адрес князя; он живет… но ты не застанешь его. Он будет утром сюда. Не хочешь ли, я отдам письмо, а ты скажешь, что ездила и не застала князя, да и останься у нас, чтоб не встревожить Зои; знаешь, она всем тревожится.

— Э, сударыня! да барышня и не заметит, тут я или нет.

— Теперь заметит; впрочем, как хочешь. — Мери опять хотела идти.

— Нет уж, сударыня, — сказала горничная, останавливая ее, — сделайте милость, извольте отдать князю письмо; а то где же мне…

— Пожалуй, — сказала Мери совершенно хладнокровно и взяла письмо, к великому удовольствию горничной, которая, конечно, воспользовалась этим случаем, чтоб повидаться с каким-нибудь братцем или кумом.

Мери у себя в комнате, одна; двери заперты; она вышла и возвратилась, никем не замеченная; горничные думают, что барышня еще в постели, и бережно ходят в уборной, приготовляя платье и все, что нужно для утреннего туалета.

Мери сидит на диване, прислонясь к обитой бархатом спинке; щеки девушки разгорелись, и странная улыбка, как зарница, то появляется, то исчезает на румяных губках ее. Грудь ее часто вздымается; Мери взволнована.

Перед нею, на столе, лежит письмо Зои, и — уже распечатанное.