Дача на Петергофской дороге

Положение князя в эту самую минуту было совсем другое: губернская предводительша, тетушка его, сидела за пяльцами и вышивала какой-то цветок; он возле нее рассеянно резал маленькими ножницами ниточку шерсти. Утром он получил из Петербурга несколько писем, в которых ему говорили о петербургских балах, о возвращении из-за границы княгини Г., графини Д*; о новой танцовщице, между прочим о его делах, так что вчерашний бал совершенно вышел у него из головы и с хорошенькою брюнеточкою Зоею. Предводительша начала искать чего-то на пяльцах. Князь, не обращая внимания на тетушку, продолжал резать.

— Так! Вечно схватишь, — сказала предводительша, отнимая ножницы у племянника.

— Виноват, тетушка.

— И так задумался. Конечно, это резанье была какая-нибудь важная операция? Или воображение было занято другим?

— Посудите, каково же бы это было, если б оно было занято ниточкой?

— Ниточка или цветок иногда очень дороги. Хочешь, я угадаю, чем оно было занято?

— Сделайте милость.

— Почему ж бы и не нашим пари?

— Пари? Каким?

— Уж и забыл? Впрочем, я вчера еще заметила, что ты о нем забыл.

— А! Кажется, вы меня уж и во влюбленные записываете?

— Чего доброго! Однако ж знаешь ли, что мы сегодня обедаем у Зиньковой (экс-прокурорши)?

— Мы? Однако ж не я?

— Нет, ты.

— Полноте, тетушка; зачем такое страдание?

— Я обещаю тебе, что там будет твоя брюнетка.

— Это очень хорошо; но…

— Что же «но»?

— Целый день у этого скелета, экс-прокурорши, и еще надевать мундир…

Как можно было видеть, и особливо по жалкой фигуре, которую сделал князь, его сиятельство был влюблен очень, очень посредственно. А между тем… Зоя действительно была на обеде; вечером ее заставили петь; князь ей аккомпанировал, хвалил ее методу, особенно ее голос; сделал несколько дружеских замечаний, как любитель и знаток музыки; сыграл за тетушку целый тур в преферанс с Верою Яковлевною; очаровал ее своей любезностью и просил позволения на другое утро привезти новый романс для Зои Павловны, привезти самому.

Вера Яковлевна была без ума от князя и не могла надивиться любезности губернской предводительши. На другое утро она принималась раз пять рассказывать, как губернская предводительша сказала ей, что она очень хорошо играет в преферанс; как хвалила Зою и заметила, что воспитание ее делает честь Вере Яковлевне. Вера Яковлевна почла даже себе за долг сделать визит губернской предводительше и рассказывала потом, что была принята чрезвычайно ласково. О, если б вы видели, что были за хлопоты, когда губернская предводительша приехала отдать визит Вере Яковлевне!.. Но нас занимает другое.

Наши молодые люди виделись очень нередко; предводительша любила музыку и пригласила к себе Зою; следственно, Зоя и князь пели вместе и у предводительши, и у экс-прокурорши; иногда, конечно, изредка, князь заезжал к Вере Яковлевне, которую особенно уважал ли, любил ли, не знаю, только тут были, по словам Веры Яковлевны, очень дружеские отношения. Он был, право, очень любезен; шутил с тетушкой, назывался к ней на блины, на преженцы^{72}, которые страстно любил; между прочим перебирал ноты племянницы, заставлял ее петь, и нередко после таких посещений на окне Зои появлялась в стакане свежая ветка фуксии.

Впрочем, должно сказать правду: у Зои был замечательный талант и голос, какие редко можно слышать и в столице. Это был один из тех редких контральто, которых каждая нота отдается в душе. Что ж мудреного, что князь, как ценитель и знаток прекрасного, привязался только как любитель музыки — не более к развивающемуся таланту молодой артистки? Впрочем, как знать? Быть может, круглые атласные плечи и полная, высокая грудь, тихо волнуемая под легкой кисеею, обтягивающей тонкую талию, и грациозные контуры личика, так хорошо округленного шестнадцатой весною, и огненный взор, по временам выбегающий из-под длинной ресницы, и завистливые складки широкого платья, невольно изменяющие тайне прекрасной ножки, поддерживающей педаль, — быть может, все это, говорю я, независимо от эстетического наслаждения музыкой действовало на чувства молодого светского артиста. Как бы то ни было, только через несколько времени светский артист, князь, сам не зная как, очутился влюбленным, и не на шутку, в уездную барышню. Бедовое дело музыка!..

Влюбленному, то есть ему, надобно было часто, беспрестанно видеть Зою, надобно было обладать ею… Но князь был человек нравственный.

А Зоя? Зоя? Она засыпала, повторяя в уме последнюю фразу, переданную в этот вечер голосом, который для Зои теперь заключал в себе всю гармонию мира; она просыпалась, встречая прежде дня взор, который для нее теперь сиял всеми огнями солнца. Сесть за клавикорды и повторять его песни, потом, при малейшем шуме, бежать к окну — не он ли едет?.. Это знакомый стук колес… он!.. Вот его султан играет с ветром… серая шинель… он приложил руку к шляпе… Ну, есть ли что приятнее этого движения, есть ли что милее этой улыбки, этого взора?..