Да, та самая миледи

«Да потому что, как только я выйду отсюда, я расскажу все, я расскажу о насилии, которое Вы надо мной учинили, и о том, что Вы держали меня в плену. Я укажу на этот дворец, в котором творятся подлости; Вы слишком высоко поставлены, милорд, но трепещите, над Вами есть король, а над королем — Бог».

Как ни хорошо владел собой мой преследователь, но не мог сдержать движения гнева. Я не могла видеть выражения его лица, но почувствовала, как задрожала его рука, на которую была положена моя.

«В таком случае Вы не выйдете отсюда!» — грозил он.

«Отлично! — вскричала я. — В таком случае место моей пытки будет вместе с тем и моей могилой. Прекрасно! Я умру здесь, и тогда вы увидите, что призрак-изобличитель еще страшнее угрожающего живого человека».

«У Вас не будет никакого оружия».

«У меня есть одно, которое отчаяние оставило во власти каждого существа, имеющего достаточно мужества, чтобы прибегнуть к нему. Я уморю себя голодом».

«Не лучше ли мир, чем подобная война? — сказал негодяй. — Я немедленно возвращаю Вам свободу, объявляю Вас самой добродетелью и провозглашаю Лукрецией Англии».

«А я заявлю, что Вы были ее Секстом, я разоблачу Вас перед людьми, как я уже разоблачила вас перед Богом, и, если нужно будет засвидетельствовать это обвинение моей кровью, я сделаю это, как Лукреция».

«А! — произнес мой враг насмешливо. — Это дело другого рода. Честное слово, в конце концов, Вам здесь хорошо, Вы не чувствуете ни в чем недостатка, и если Вы уморите себя голодом, то будете сами виноваты».

С этими словами он удалился. Я слышала, как отворилась и затворилась за ним дверь, и я осталась подавленная, признаюсь в этом, не столько горем, сколько стыдом, что мне не удалось отомстить за себя.

Он сдержал слово. Прошел день, прошла ночь, и я его не видела. Но и я тоже держала свое слово и ничего не пила и не ела; я решила, как я заявила ему, уморить себя голодом.

Я провела целый день и ночь в молитве, потому что я надеялась, что Господь простит мне мое самоубийство.

На следующий день дверь отворилась; я лежала на полу, силы начали изменять мне.

При шуме его шагов, я приподнялась на руке.

«Ну как? — спросил голос, звучавший для меня слишком страшно, чтобы я могла не узнать его. — Смягчились ли мы немного и согласны ли купить свободу ценой одного только обещания: молчать? Послушайте, я добрый принц, — прибавил он, — и хотя я не люблю пуритан, но я им отдаю справедливость, равно как и пуританкам, когда они хорошенькие. Ну, поклянитесь же мне на распятии, я не требую от Вас большего».

«Поклясться Вам на распятии! — вскричала я, приподнимаясь (от этого ненавистного голоса ко мне вернулись все силы), — поклясться на распятии! Клянусь, что никакое обещание, никакая угроза, никакая пытка не заставят меня молчать. Поклясться на распятии! Клянусь, что я буду всюду указывать на Вас, как на убийцу, как на похитителя чести, как на подлеца. На распятии! Клянусь, если мне удастся когда-либо выйти отсюда, я буду молить весь род человеческий отомстить Вам!..»

«Берегитесь! — сказал он таким угрожающим тоном, которого я еще не слышала у него. — У меня есть еще одно средство, заставить Вас молчать или, по крайней мере, не допустить, чтобы поверили хотя бы одному Вашему слову, к которому я прибегну только в крайнем случае».

Я собрала последние силы и в ответ на его слова разразилась смехом.

Он видел, что с этих пор между ним и мной вечный бой не на жизнь, а на смерть.

«Послушайте, — сказал он. — Я даю Вам еще остаток этой ночи и следующий день — подумайте и решите: если Вы обещаете молчать, Вас ждет богатство, уважение, даже почести; если Вы будете угрожать мне, я предам Вас позору».

«Вы! — вскричала я, — Вы!»

«Вечному позору, неизгладимому…»

«Вы!» — повторяла я.

— О! Я Вам говорю, Фельтон, что считала его сумасшедшим.

«Да, я!» — отвечал он.

«Ах, оставьте меня, — сказала я ему. — Уйдите, если Вы не хотите, чтобы я сейчас же на ваших глазах разбила себе голову о стену!»

«Хорошо, — сказал он, — как хотите. До завтрашнего вечера».

«До завтрашнего вечера!» — ответила я, падая снова на пол и кусая ковер от бешенства.

…Фу, я даже устала, живописуя эти ужасы, и замолчала на минутку, собираясь с силами.

У Фельтона был вид человека, которого сейчас хватит удар. Воцарилось молчание.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ КАК РОЖДАЮТСЯ ГЕРОИ

Я продолжила:

— Почти три дня я ничего не ела, не пила и испытывала страшные мучения: по временам точно облако давило мне лоб и застилало глаза, начинался бред.

Наступил вечер; я была так слаба, что каждую минуту теряла сознание, и каждый раз, как это со мной случалось, благодарила Бога, думая, что я умираю.

В один из этих обмороков я услышала, что отворилась дверь; от ужаса я пришла в себя.

Он вошел ко мне в сопровождении человека в маске — сам он тоже был замаскирован, но, несмотря на это, я узнала его шаги, его голос; я узнала этот внушительный вид, данный ему адом на несчастье человечества.

«Итак, — спросил он меня, — согласны ли Вы дать мне клятву, которую я от Вас требовал?»