Да, та самая миледи

Увы, это отчаянное сопротивление не могло быть длительным. Я почувствовала, что силы меня оставляют, и на этот раз негодяй воспользовался не моим сном, а моим обмороком… — Фельтон на протяжении рассказа издавал глухие стоны. Наверное, сочувствовал мне. Лоб его был мокрым. Я и сама увлеклась собственным сочинением и почти поверила в него.

— Моим первым движением, когда я очнулась, было схватиться за нож, который я не могла достать раньше: если он не послужил мне защитой, то, по крайней мере, мог послужить моему искуплению.

Но когда я взяла этот нож, Фельтон, ужасная мысль пришла мне в голову. Я поклялась все сказать Вам и скажу все. Я обещала открыть Вам правду и открою ее, пусть даже я погублю себя этим!

— Вам пришла мысль отомстить за себя этому человеку? — вскричал Фельтон.

Браво, первые разумные слова за весь рассказ.

— Увы, да! Я знаю, это не христианская мысль! Без сомнения, ее внушил мне этот извечный враг души нашей, этот лев, непрестанно рыкающий вокруг нас. Словом, признаюсь Вам, Фельтон, — сказала я мрачно, — эта мысль пришла мне и уже не оставляла меня больше. За эту греховную мысль я и несу сейчас наказание.

— Продолжайте, продолжайте! — потребовал Фельтон с видом флагелланта, истязающего себя. — Я с нетерпением хочу знать, как Вы за себя отомстили.

— Я решила отомстить как можно скорее; я не сомневалась в том, что он придет в следующую ночь. Днем мне нечего было бояться.

Поэтому, когда настал час завтрака, я не задумываясь ела и пила: я решила за ужином сделать вид, что ем, Но ни к чему не притрагиваться, таким образом, мне нужно было утром подкрепиться, чтобы не чувствовать вечернего голода.

Я только припрятала стакан воды от завтрака, потому что более всего страдала от жажды в то время, как мне пришлось оставаться двое суток без пищи и питья.

В течение дня я еще больше укрепилась в принятом решении. Не сомневаясь в том, что за мной наблюдают, я старалась только о том, чтобы выражение моего лица не выдало моей затаенной мысли, и даже несколько раз поймала на своем лице улыбку. Фельтон, я боюсь признаться Вам, какой мысли я улыбалась, — Вы бы в ужасе отвернулись от меня.

— Продолжайте, продолжайте! — просил Фельтон. — Вы видите, я слушаю и хочу поскорее узнать, чем все это кончилось.

— Наступил вечер, все шло обычным порядком. Во время наступившей темноты по обыкновению был подан ужин, затем спустилась лампа, и я села за стол,

Я съела только несколько фруктов, сделала вид, что наливаю себе воды из графина, но выпила только ту, которую спрятала в стакане от завтрака. Подлог этот был, впрочем, сделан так искусно, что мои шпионы, если они у меня были, не могли бы ничего заподозрить.

После ужина я притворилась, что на меня нашло такое же оцепенение, как накануне, но на этот раз, сделав вид, что я изнемогаю от усталости или уже освоилась с опасностью, я добралась до кровати, сбросила платье и легла.

Я нащупала под подушкой нож и, притворившись спящей, судорожно сжимала его рукоятку.

Два часа прошли совершенно спокойно. Боже мой, я ни за что бы не поверила этому еще вчера! Я почти боялась, что он не придет.

Вдруг я увидела, что лампа тихо поднялась и исчезла в отверстии потолка. В комнате сделалось темно, но я сделала над собой усилие, чтобы разглядеть, что происходит в этой темноте.

Прошло минут десять. Я не слышала ничего, кроме биения собственного сердца.

Я молила Бога, чтобы тот человек пришел. Наконец я услышала столь знакомый мне звук открывшейся и снова закрывшейся двери, и затем, несмотря на толстый ковер, послышалось легкое поскрипывание пола. Я различила в темноте какую-то тень, приближавшуюся к моей постели…

— Скорее, скорее! — умолял Фельтон. — Разве Вы не видите, что каждое Ваше слово жжет меня как расплавленный свинец?

Это еще не самая сильная боль, поверьте мне, лейтенант…

— Тогда я собрала все силы, я говорила себе, что пробил час мщения или, вернее, правосудия, я смотрела на себя, как на новую Юдифь. Я собралась с духом и ждала его с ножом в руке; когда он подошел ко мне и протянул руки, отыскивая во мраке свою жертву, тогда с криком горести и отчаяния я нанесла ему удар в грудь.

Негодяй, он все предвидел: грудь его была защищена кольчугой, и нож притупился о нее.

«Ах так! — вскричал он, схватив мою руку и вырывая у меня нож, который сослужил мне такую плохую службу. — Вы покушаетесь на мою жизнь, прекрасная пуританка? Да это больше, чем ненависть, это прямая неблагодарность! Ну, ну, успокойтесь, мое прелестное дитя… Я думал, что Вы уже смягчились. Я не из тех тиранов, которые удерживают женщину силой. Вы меня не любите, в чем я сомневался по свойственной мне самонадеянности. Теперь я в этом убедился, и завтра Вы будете на свободе».

Я ждала только одного — чтобы он убил меня.

«Берегитесь, — сказала я ему, — потому что мое освобождение будет для вас бесчестием».

«Объяснитесь, моя прелестная сибилла».