Да, та самая миледи

Ему было страшно неуютно оказаться в положении, когда стоит выбор между службой и верой. Проводником в этом лабиринте мог стать разум, но добрые люди, с любовью воспитавшие его, тщательно искоренили в молодом человеке всякий намек на свободомыслие, ибо оно считалось страшным грехом и там, где находилось его тело, и там, где нашла приют его душа. Не люблю фанатиков. Их чистота мнима и часто куда более отвратительна, чем самый страшный грех. Они ненавидят жизнь, смех для них страшней убийства, радость изначально греховна.

По лицу Фельтона было видно, что в душе он быстро возводит стену из кирпичей, вбитых в него во время службы: «Я — солдат, мое дело исполнять приказы, я не имею права, я не обладаю ответственностью, я пешка, мое дело — повиноваться командиру, мое дело — безупречно выполнять все, что мне велят, я все равно ничего не изменю».

Эту стену надо было уничтожить, пустить против нее самый тяжелый таран из пуританского арсенала.

Я резко встала.

Простерла к нему руку и запела одно из самых душераздирающих творений пуритан:

Бросьте жертву в пасть Ваала,
Киньте мученицу львам —
Отомстит Всевышний Вам!..
Я из бездн к нему воззвала…

Эти слова, несомненно, были также хорошо известны Фельтону, как и устав службы, но находили куда больше отклика в его исковерканной душе. Он внимал им, словно введенный в транс.

— Кто Вы, кто Вы? — сложил он молитвенно ладони. — Посланница ли Вы неба, служительница ли ада, ангел Вы или демон, зовут Вас Элоа или Астарта?

— Разве ты не узнал, Фельтон? — с гневом свела я брови. — Я не ангел и не демон — я дочь земли, и я сестра тебе по вере, вот и все!

— Да, да… — словно во сне бормотал Фельтон, а глаза у него стали совершенно безумными. — Я сомневался еще, а теперь я верю…

— Ты веришь… — зловещим шепотом сказала я, — а между тем ты сообщник этого отродья Велиала, которого зовут Винтером! Ты веришь, а между тем ты оставляешь меня в руках моих врагов, врага Англии, врага Божия! Ты веришь, а между тем ты предаешь меня тому, кто наполняет и оскверняет мир своей ересью и своим распутством, — гнусному Сарданапалу, которого слепцы зовут герцогом Бекингэмом, а верующие называют антихристом!

— Я предаю Вас Бекингэму? Я? Что Вы такое говорите!

— Имеющие глаза — не увидят! — вскричала я. — Имеющие уши — не услышат!

— Да-да… — вытер мокрый пот Фельтон, глаза его из серых стали совершенно черными от расширившихся зрачков. — Да, я узнаю голос, вещавший мне во сне. Да, я узнаю черты ангела, который является мне каждую ночь и громко говорит моей душе, не знающей сна: «Рази, спаси Англию, спаси самого себя, ибо ты умрешь, не укротив гнева Господня!» Говорите, говорите, теперь я Вас понимаю!

Собственные слова словно разбудили его.

Фельтон отступил на шаг назад. Сейчас он попытается вернуться в теплую норку.

Накал страстей не может быть долгим.

— Нет, — сказала я печально, бессильно уронив руки. — Мне не быть Юдифью, которая освободит Ветилую от Олоферна. Меч Всевышнего слишком тяжел для руки моей. Дайте же мне умереть, чтобы избегнуть бесчестья, дайте мне найти спасение в мученической смерти! Я не прошу у Вас ни свободы, как сделала бы преступница, ни мщения, как сделала бы язычница. Дайте мне умереть, вот и все. Я умоляю Вас, на коленях взываю к Вам: дайте мне умереть, и мой последний вздох будет благословлять моего избавителя!

Поскольку это уже говорилось не раз и не было новостью, Фельтон должен был немного прийти в себя, услышав знакомые слова.

Так оно и произошло.

— Увы! — вздохнул он. — Я единственно только могу пожалеть Вас, если Вы докажете, что Вы жертва. Но лорд Винтер возводит на Вас страшные обвинения. Вы христианка, Вы мне сестра по вере. Я чувствую к Вам влечение — я, никогда не любивший никого, кроме своего благодетеля, не встречавший в жизни никого, кроме предателей и нечестивцев! Но Вы, сударыня, Вы так прекрасны и с виду так невинны! Должно быть, Вы совершили какие-нибудь беззакония, если лорд Винтер так преследует Вас…

Я лично знала вполне прекрасных и вполне невинных девиц, которых лорд Винтер настойчиво преследовал и без всякого беззакония с их стороны…

— Имеющие глаза — не увидят… — с оттенком безнадежности вздохнула я. — Имеющие уши — не услышат.

— Но если так, говорите, говорите же! — потребовал Фельтон.

— Поверить Вам мой позор?! — возразила я, словно в смущении. — Ведь часто преступление одного бывает позором другого… Мне, женщине, поверить мой позор Вам, мужчине! О… — закрылась я рукой, рухнув в кресло, — о никогда, никогда я не буду в состоянии поведать это!

— Мне, брату? — воскликнул Фельтон.

Я продолжала недоверчиво смотреть на него.

Затем отрицательно покачала головой.

Фельтон с умоляющим видом сложил руки.

— Ну хорошо, я доверюсь моему брату, я решусь… — наконец сказала я.

И тут дьявол не замедлил принести другого брата, дорогого.