Да, та самая миледи

Потом я долго стояла у двери, вслушиваясь в шаги в коридоре, и, когда услышала, что идет Фельтон, забралась на кресло с веревкой в руках и принялась задумчиво изучать потолок.

Когда заскрипела дверь, я спрыгнула с кресла и, виновато улыбаясь, спрятала веревку за спину.

Фельтон был весь воплощенная официальность. Только глаза у него были красными и воспаленными, как у человека, который ночью не спал.

Я кинула веревку на кресло и села сверху. Пара узлов остались на виду.

— Что это такое, сударыня? — холодно спросил Фельтон.

— Это? — рассеянно сказала я. — Ничего… Скука — смертный враг заключенных. Мне было скучно, и я развлекалась тем, что плела эту веревку.

Фельтон быстро обшарил взглядом стены и потолок, заметил в стене над моим креслом массивный позолоченный крюк. Наверное, раньше на нем висел щит, а под щитом мечи. Его передернуло.

— А что Вы делали, стоя на кресле? — строго спросил он.

— Что Вам до этого? — носком туфли я выводила узоры на пьшьном полу.

— Но я желаю это знать! — не отступал Фельтон.

— Не допытывайтесь, — легко взглянула на него я. — Вы знаете, что нам, истинным христианам, запрещено лгать.

— Ну так я сам скажу, что Вы делали или, вернее, что собирались сделать: Вы хотели привести в исполнение задуманное Вами роковое намерение. Вспомните, сударыня, что если Господь запрещает ложь, то еще строже он запрещает самоубийство!

На полу среди загогулин появился крест.

— Когда Господь видит, — задумчиво и убежденно сказала я, — что одно из его созданий несправедливо подвергается гонению и что ему приходится выбирать между самоубийством и позором, то, поверьте, Бог простит ему самоубийство. Ведь в таком случае самоубийство — мученическая смерть.

— Вы или преувеличиваете, или не договариваете! — воскликнул Фельтон. — Скажите все, сударыня, ради Бога, объяснитесь!

Я резко стерла крест и не менее резко ответила:

— Рассказать Вам о моих несчастьях, чтобы Вы приняли сказанное мною за басню, поделиться своими планами, чтобы Вы донесли о них моему гонителю, — нет, милостивый государь! К тому же, что для Вас жизнь или смерть несчастной заключенной? Ведь Вы отвечаете только за мое тело, не так ли? И лишь бы Вы представили труп, который бы признали за мой, — и больше с Вас ничего не спросят. Быть может, Вас даже вознаградят вдвойне!

Фельтон оскорбился, как я и предполагала.

— Я, сударыня, я? И Вы можете предположить, что я возьму награду за Вашу жизнь? Вы не думаете о том, что говорите!

— Не препятствуйте мне, Фельтон, не препятствуйте! — с угрозой сказала я. — Каждый солдат должен быть честолюбив, не правда ли? Вы лейтенант, а за моим гробом Вы будете идти в чине капитана.

— Да что я Вам сделал, — закричал возмущенно Фельтон, — что Вы возлагаете на меня такую ответственность перед Богом и людьми? Через несколько дней Вы покинете этот замок, сударыня, Ваша жизнь не будет больше под моей охраной и тогда… — он вздохнул, — тогда поступайте с ней, как Вам будет угодно.

— Итак, — жестко подвела я итог его восклицанию, — Вы, человек благочестивый, Вы, кого считают праведником, желаете только одного — чтобы Вас не потревожили, не обвинили в моей смерти?

— Я должен оберегать Вашу жизнь, сударыня, и я сумею сделать это, — упрямо сказал Фельтон.

— Но понимаете ли Вы, какую Вы исполняете обязанность? То, что Вы делаете, было бы жестоко, даже если б я была виновна; как же назовете Вы свое поведение, как назовет его Господь, если я невинна?! — спросила я, глядя ему в лицо.

— Я солдат, сударыня, и исполняю полученные приказания! — опять спрятался за мундир Фельтон.

— Вы думаете, — горько улыбнулась я, — Господь в день Страшного суда отделит слепых палачей от неправедных судей? Вы не хотите, чтобы я убила свое тело, а вместе с тем делаетесь исполнителем воли того, кто хочет погубить мою душу!

— Повторяю, — сказал Фельтон, пытаясь придать голосу уверенность, — Вам не грозит никакая опасность, и я отвечаю за лорда Винтера, как за самого себя.

— Безумец! — бросила я ему в лицо. — Жалкий безумец тот, кто осмеливается ручаться за другого, когда наиболее мудрые, наиболее богоугодные люди не осмеливаются поручиться за самих себя! Безумец тот, кто принимает сторону сильнейшего и счастливейшего, чтобы притеснять слабую и несчастную!

— Невозможно, сударыня, невозможно! — тихо сказал Фельтон. — Пока Вы узница, Вы не получите через меня свободу, пока Вы живы, Вы не лишитесь через меня жизни.

— Да, — подтвердила я. — Но я лишусь того, что мне дороже жизни, Фельтон, я потеряю честь! И Вас, Вас я сделаю ответственным перед Богом и людьми за мой стыд и за мой позор!

Фельтон надолго замолчал.

Пусть подумает, он так к этому не привык. Обычно те, кто слишком пылко любят Бога, также пылко ненавидят людей. И это неверно. Нельзя делать что-то слепо — иначе зачем нам воля, зачем разум, зачем право выбора? Мы не муравьи, но некоторые из нас добровольно доводят себя до уровня муравья слепым послушанием, слепым подчинением, слепой верой.

Фельтон колебался.