Да. Нет. Не знаю

– Зачем? – грустно спросила Альбина и взяла сестру за руку.

– Как зачем?! – изумилась простоте вопроса Наташа.

– Зачем? Вспомни Глашу.

Умерла Глаша странно: просто заболел живот. Болел два дня; она не давала вызвать «Скорую» до тех пор, пока Альбина не ворвалась в ее комнату в сопровождении деда и не потребовала показать то, что помощница барона Одобеску тщательно прятала под одеялом, подворачивая его под себя, чтобы, не дай бог, не сползло. «Острый живот», – моментально определила уже практикующая Алечка и потребовала вызвать «Скорую».

«Не отдавайте меня, Георгий Константинович», – слезно попросила Глаша хозяина. Взъерошенный и испуганный Одобеску с мольбой обернулся к внучке: «Может, не надо?» – «Надо, дедуль», – уверенно и почти весело ответила ему Алечка, наивно веря, что под присмотром врачей будет надежнее.

К вечеру третьего дня позвонили из реанимации и сообщили о смерти пациентки, ошибочно произнеся ее фамилию, отчего Георгий Константинович не сразу понял, о ком идет речь, и даже, на всякий случай, перезвонил, чтобы убедиться, не произошла ли ошибка.

– Умерла, – сказала трубка равнодушным голосом и для проформы сообщила время смерти.

Тогда Алечка стояла перед Ге на коленях и плакала, пытаясь объяснить убитому горем Георгию Константиновичу, что если бы не возраст, то спасли бы, непременно спасли…

– Ты – врач, – еле слышно произнес Одобеску и посмотрел зареванной внучке в глаза. – Но не бог. Ты что, действительно думаешь, что Глаша умерла от того, что у нее была непроходимость кишечника? Сахарный диабет? Высокое давление?

– Да, – кивнула головой Аля.

– Нет, – покачал головой Георгий Константинович и всхлипнул: – Моя Глаша умерла от того, что пришло время.

– Наташа, – снова теребила сестру Альбина. – Не вини маму, вспомни Глашу. Ну, вспомни.

– Ну, что-о-о-о?! – никак не могла взять в толк старшая сестра.

– Вспомни, что сказал Ге! Глаша умерла оттого, что «пришло время». Наташа, он тоже умер оттого, что «пришло время», – пыталась заглянуть в лицо сестре Аля.

Но Наталья Михайловна Коротич оставалась безутешной и не торопилась возвращаться к реалиям привычной жизни, ошибочно предполагая, что та значительно изменилась после ухода Ге. А ведь все было прежним, просто на кладбище появилась еще одна свежая могила, усыпанная свежими цветами, часть из которых к вечеру окажется в составе умопомрачительных букетов, предлагаемых в переходах метро или в других общественных местах.

– Наташенька, – пытался Михаил Кондратьевич увести дочь от могилы деда, – пойдем. Люди ждут. Поминки заказаны. Ехать надо.

– Я сама приеду, – упрямилась Наташа. – Скоро.

– Так не положено, – шептал ей в ухо расстроенный отец.

– Кто сказал? – огрызнулась Наташа и, увидев, что к ним направляется Аурика, тут же добавила: – Еще одна. Вырядилась, как на свадьбу… Даже жемчуг и тот черного цвета нацепила. Чтоб шел к ее печальным очам.

– Мама тебя чем-то обидела?

– Нет.

– А тогда почему ты считаешь себя вправе обсуждать ее со мной в таком тоне? – Коротич развернул дочь к себе лицом. – Она одета подобающе случаю. А то, что она выглядит элегантно, есть не что иное, как следствие ее вкуса, а не желания поразить публику. И ни одна женщина, даже ты, не смеет в моем присутствии высказываться о моей жене в таком тоне, а уж тем более – обвинять ее в лицемерии. Кстати, был бы жив Георгий Константинович, он сказал бы тебе то же самое. Не надо думать, что только твое горе безутешно, а остальные ничего не чувствуют.

– И что ты чувствуешь? – выдохнула ему в лицо Наташа. – То же, что и я?

– Мы не можем чувствовать с тобой абсолютно одинаково, но и для тебя, и для мамы, и для меня, – Михаил Кондратьевич с трудом проглотил ком, стоявший в горле, – это… Это…

Профессор Коротич растерянно покрутил головой по сторонам, словно пытаясь подобрать нужное слово, но не найдя такового, по-детски заплакал и уткнулся в Наташино плечо.

– Па-а-ап, – протянула она и провела по седым волосам отца загоревшей крупной рукой. – Ну что ты плачешь-то? Ты-то чего?

– Не могу-у-у, – всхлипывая, ответил профессор и поднял голову. – Я когда своего отца хоронил, так не плакал. А тут вот вроде сразу двоих.

– Кого двоих? – вклинилась в разговор отца с дочерью подошедшая Аурика.