Да. Нет. Не знаю

– До какого конца? – обмер Георгий Константинович. – Моего?

– Моего – не моего! Зачем это тебе? За другим же пришел? Вот? – Манефа ткнула длинным указательным пальцем в Наташино изображение и попала прямо в лоб. Ноготь ударился о плотную бумагу, послышался сухой щелчок.

Одобеску в волнении привстал со стула и склонился над фотографией внучки.

– Пустая, – медленно проговорила Манефа.

– Что значит: пустая? – напугался Георгий Константинович.

– Вся пустая. Ни мужа, ни детей.

– Ну, так она же еще молодая, вот пока и нет.

– Не будет, тебе говорю. Ни порчи нет, ни сглаза нет. И женской доли нет. Судьба такая.

– Как же? – прошептал сгорбившийся Одобеску, и голос его дрогнул. – Совсем ничего хорошего?

– Много хорошего, – бесстрастно сказала Манефа. – Хозяйкой будет. Много детей рядом с ней будет. Но все чужие. И жить будет долго. Как ты. Нет, больше. А у ней, – ясновидящая снова постучала ногтем по Наташиному лицу. – Все в голове. Все-все. Внутри пусто-пусто, а в голове… – Манефа словно поперхнулась и замолчала. Георгий Константинович протянул руку за фотографией, ясновидящая снова накрыла Наташино лицо ладонью и, закрыв глаза, прошептала: – Нету беды. Счастья нету, но и беды нету. Оставь карточку-то, почитаю. Хуже не будет.

Поняв, что больше он ничего внятного не услышит, Одобеску снова достал бумажник и, заикаясь, произнес:

– Сколько я должен? Мне не сказали.

– Ему вон отдай, – устало выдохнула Манефа и показала глазами на дверь.

Георгий Константинович обернулся и вздрогнул: у него за спиной стоял горбун и шевелил губами. «Откуда он взялся?» – подумал Одобеску и тут же получил ответ:

– Ты чего ж, Тимофей, людей-то пугаешь? Как гриб из-под земли выскакиваешь! – пожурила помощника ясновидящая и тут же приказала: – Давай, следующего зови. Все равно зря стоит: нету уж никого.

От сказанного у Георгия Константиновича по спине поползли мурашки, и он поймал себя на мысли, что все происходящее попахивает какой-то чертовщиной.

– А ты не суди, – прикрикнула на него Манефа. – Божье дело! Мне отец Игнатий благословение давал. Не просто так.

Измученный и расстроенный, Одобеску вытащил из портмоне все его содержимое и протянул горбуну. Тот, как ни в чем не бывало, послюнявив палец, пересчитал купюры и выдал Георгию Константиновичу пять рублей.

– На птичку, – непонятно произнес мужичонка и распахнул перед носом потерявшегося барона дверь: – Тама выход.

Одобеску безошибочно нашел входную дверь и, выйдя на площадку, почувствовал, как предательски подрагивают колени. Георгий Константинович, ухватившись за перила, начал спускаться, все время думая о том, как бы не упасть. Преодолев пролет между вторым и первым этажами, он интуитивно нащупал взглядом Глашино лицо и пошел прямо на него, как слепой на голос.

Увидев, что с хозяином творится неладное, Глаша бросилась ему навстречу.

– Все? – только и вымолвила она, заглядывая Одобеску в глаза.

– Все, – одними губами ответил тот и, шатаясь, направился к выходу.

Выйдя на улицу, Георгий Константинович понял, что не дойдет до остановки. В этот момент к страшному дому на Госпитальной улице подкатило такси, из которого выпорхнула молодая женщина и безошибочно направилась к тому же подъезду.

– Такси! – Одобеску мысленно поблагодарил провидение и по-молодецки свистнул.

Машина тут же подъехала, из окна высунулся веселый водитель и с пониманием поинтересовался:

– Ну чего, отец? Совсем ноги не держат? Садись давай. Птицей долетим! Куда едем?

Услышав про птицу, Георгий Константинович лишился дара речи и беспомощно посмотрел на свою спутницу:

– Спиридоньевский переулок, дом девять, – назвала Глаша адрес и помогла хозяину усесться в такси. Машина тронулась с места под щелканье счетчика, на который пассажир Одобеску даже внимания не обратил. Добравшись до места, он просто вынул из кармана пальто возвращенные ему горбуном «на птичку» пять рублей и протянул их водителю.

– Так это… – протянул парень.

– Сдачи не надо, – отвернулся Георгий Константинович и с трудом вылез из автомобиля.

Поездка к Манефе примирила барона Одобеску с несправедливой действительностью. Из жалости он даже хотел переписать завещание, таким образом пытаясь компенсировать ту пустоту, которая была отмечена ясновидящей. Но потом раздумал и оставил все, как есть.

– От судьбы не уйдешь, – тяжело вздыхала Глаша и, как обычно, следила за хозяином преданными глазами.

– От судьбы не уйдешь, – повторил ее слова Одобеску и позвонил родителям Наташи. – Надо отделять девочку. Пора. Тридцать лет – не шутка. У тебя в ее возрасте уже три девчонки по дому бегали.

– Предлагали, – признался Михаил Кондратьевич, на самом деле внутренне противящийся Наташиному отделению, – не хочет. Говорит, дома спокойнее.

– Еще бы не спокойнее, – моментально ввязалась в бой Аурика Георгиевна и встряхнула головой, пытаясь отбросить с лица непослушную прядь волос, совсем чуть-чуть тронутых сединой. – На всем готовом. Вполне можно позволить собой заниматься. Места много, живи – не хочу.