Да. Нет. Не знаю

– Вы что, Михаил Кондратьевич, так и не поняли, на ком женились? – изумился Георгий Константинович и покачал головой: – Где же ваши принципы, друг мой?

– У меня не может быть от жены секретов, – неуверенно произнес молодой отец.

– От жены – нет, а от моей дочери (Одобеску многозначительно помолчал) – вполне.

Так Михаил Кондратьевич в очередной раз вступил в преступный сговор с тестем и нисколько об этом впоследствии не пожалел, потому что вечно голодная Наташка наконец-то наелась и прибавила в весе так, что сама Аурика вознесла хвалу организации детского питания в Стране Советов.

– Слава богу, – обрадовалась Глаша и предложила на какое-то время забрать ребенка к ним, в Спиридоньевский, на что измученная бессонным материнством Аурика Одобеску неожиданно легко согласилась, в отличие от своего супруга, придерживающегося принципа «дети должны расти вместе с родителями».

– Посмотри на себя, Коротич. Ты похож на привидение.

– Ну и что, – сопротивлялся решению жены Миша. – Это временные неудобства, потом будет легче.

– Когда?

– Скоро.

– Скоро – это когда? Когда ты станешь кандидатом наук, а по совместительству – грузчиком в семи булочных?

– В двух, – просопел Коротич, наотрез отказывавшийся от денежной помощи тестя, ссылаясь все на те же принципы. – Я в состоянии прокормить собственную семью. Аурика Георгиевна ни в чем не нуждается, – раз за разом пресекал он попытки Георгия Константиновича «дать на зубочек своей лапочке».

– Моя внучка останется сиротой, дочь – вдовой, а страна лишится крупного ученого. И все потому, что кое-кто не желает брать взаймы.

– Не желаю, – сердился Коротич и мужественно тащил на себе ставку ассистента, не пренебрегая никакой сдельной работой, будь то преподавание в школе рабочей молодежи или разгрузка хлебобулочных изделий.

– Ты никогда не напишешь свою диссертацию, – Аурика иногда преисполнялась жалости к усохшему за полтора года совместной жизни с ней Коротичу.

– На себя посмотри, – пытался отшутиться Миша и, уронив голову на руки, засыпал над математическими формулами.

– Два ученых в одном доме – это чересчур, – шептал на ухо внучке Георгий Константинович и любовно гладил малышку по волосам. – Какая беленькая, – делился он с Глашей, подозревая, что внучка пошла в породу отца. – Прелесть просто.

С тем, что Наташка прелесть, трудно было не согласиться. А когда к концу первого года жизни незаметно для всех толстая девочка облысела, и вскоре ее голова покрылась упругими черными завитками, Одобеску от умиления еле сдерживал слезы и аккуратно, чтобы невзначай не причинить внучке боль, развязывал полотняные бантики, сооруженные Глашей исходя из ее собственных представлений о красоте.

– Ну что это такое? – возмущался Георгий Константинович и целовал девочку в макушку, лелея мечту о том, что вот, еще чуть-чуть, и она назовет его дедом, минуя первое «мама».

Наташка в этом смысле оказалась вполне сообразительной, но вместо «де» сказала «ге», а потом замолчала, невзирая на все старания Аурики разговорить дочь.

– Это мама, – тыкала она в себя пальцем. – Это папа. Это Глаша. Это…

– Ге, – радовалась девочка и обнимала Георгия Константиновича за коленки.

– По-моему, это ненормально, – кипела ее мать и даже иногда требовала возвращения блудной дочери в родные пенаты. – Так она скоро нас узнавать перестанет, – жаловалась Аурика Коротичу, но к решительным действиям не приступала, обнаружив, что переселение Наташки высвободило руки, сделав ее существование достаточно комфортным для того, чтобы органично чередовать занятия наукой с активной женской жизнью.

Последствия не заставили себя ждать: вместо очередной главы диссертации Аурика вскоре разродилась второй дочерью – Альбиной, что повергло старшего Одобеску в определенное недоумение. «Зачем так скоро?» – хотел было спросить он у зятя, но удержался, предполагая, что вопросы деторождения с ним обсуждать никто не собирался. В этом смысле Аурика оставалась верной себе: сначала делала – потом думала.

– А как же Наташенька? – все-таки решился Георгий Константинович уточнить судьбу своей первой внучки на ближайшие полгода.

– Наташенька возвращается домой, – распорядился Михаил Кондратьевич и перевез дочь обратно, невзирая на сопротивление жены, быстро догадавшейся, что удвоенное материнство – это не тот вид деятельности, к которому она стремилась.

– Может, оставите? – взмолилась Глаша, переживавшая вторую молодость в новом для себя качестве то ли мамки, то ли няньки.

– Нет, – категорически отказался Миша, боясь, что изоляция старшей дочери приведет к разрыву между сестрами, о чем, не стесняясь, сообщил родственникам.

– Ну что она понимает? – не поверила ему Глаша.

– Она понимает все, – закончил разговор Коротич и сделал то, что собирался сделать. Возвращение Наташки состоялось вопреки всем, надо сказать, разумным доводам сторон.

Неделю девочка ревела и требовала своего Ге, пока израненный тоской Одобеску не явился с визитом.

– Ге! – взвизгнула Наташка и залезла деду под пальто.